Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Ярослава Фаворская

Попытка идентификации

Духовность и идеология. Баланс. Критическая масса

В современном Израиле по сути отсутствует какая-либо конструктивная национальная идея, объединяющая совокупность в собственно народ. Разве что нехитрая бытовая философия примитивного оптимизма меркурианской культуры, основанной на радостях культа потребления, этой новой формы массового помешательства, подогреваемого на бодром огне рекламопроизводящих фабрик. Чтобы быть уважаемым гражданином этого сообщества, необходимо стать всего лишь исправным потребителем. Так и идея, призванная подтверждать правильность пути развития общества, заменяется пропагандистскими дешевками, оплаченными крохами со стола анонимной олигархии.

А нужна ли нам национальная идея, не стало ли анахронизмом само это понятие? Очевидно, нечто в этом роде все же необходимо. «Я сознаю себя нацией, следовательно – существую», – есть и такая формула культурно-исторической национальной группы. Лишенное внутреннего единства население страны подобно разбредшемуся стаду, заблудшим овцам, попадающим в сети расторопных специалистов по промывке мозгов. Дезориентированный человек способен поверить во что угодно – даже в то, что праздник Песах характеризуют главным образом небывалые праздничные скидки. Индивид может подчинить жизнь единственно необходимости зарабатывания «бонусов»; зато не замечать очевидного – что мир по-прежнему управляется принципом «разделяй и властвуй». Когда у правителей просят денег, они предлагают соискателям разделиться на две группы и сражаться, пообещав победителям награду.

«Когда лохам идеологию переименовывают в духовность, им становится легче ее употреблять» – подметил бывалый медийщик Сергей Минаев в своем недавнем опусе «Media sapiens» Высказывания российского шоумэна кажутся актуальными в Израиле, в стране, где идеология превращена в среднего пошиба шоу-бизнес. Впрочем, о чем это мы, ведь отсутствие идеологии – самый что ни на есть прогрессивный плюрализм.

В поисках истинного взгляда на сущность народа представляется разумным обратиться к литераторам, иной раз наделенным просвещенным вкусом. Конечно, даже идеи мечтательных философов, интерпретированные политиканами и ньюзмэйкерами, издавна приводили мир к непредсказуемым последствиям. И все же некоторые книги мракобесы были не в силах извратить в своих интересах, а потому предпочитали их сжигать.

Еврейский вопрос

Начитавшись ширпотребовской фантастики 30-х гг. (вроде «ужастиков» Лавкрафта), Гитлер в своих истеричных антисемитских проповедях буквально цитировал фантастические описания и наделял евреев чертами мутантов, угрожающих цивилизации. Впрочем, это лишь пример взаимосвязи массового сознания и массовой литературы, занимательно излагающей «расклад» массовых же неврозов… Нас все же больше интересует литература, осмысляющая мироздание во всей тонкости сложных взаимосвязей.

И так случилось, что «еврейский вопрос» в мировой литературе оказался едва ли не центральным, поскольку в иносказательной манере символизирует общечеловеческое стремление к выживанию. Геноцид же евреев феноменологически превращается во всемирный символ абсолютного зла...

Немец Генрих Бель, обличавший в своем творчестве нацизм и бездушную буржуазность, в Нобелевской речи, произнесенной в 1972 году, усомнился в происходящем: «Да будет мне позволено не поверить, что я стою здесь, если перед этим оглянусь на некоего молодого человека, который после того, как его надолго изгоняли и долго гоняли с места на место, вернулся на свою подвергшуюся изгнанию родину, избегнув не только смерти, но и смертной тоски, вернулся освобожденный и выживший».

Это высказывание, конечно, можно интерпретировать разнообразно, но, в сущности, речь идет об изгнаннике, избежавшем геноцида и упадка, об освобождении и об обретении родины. Это ли не сионистский путь? Даже своего рода некий самоотверженно-жертвенный выбор, сполна вознагражденный свыше… Ибо «великое дело – житье в Стране Израиля, и стоит оно всех заповедей». (Шмуэль Йосеф Агнон).

Реальность и идеал

Современная система «гламурного» капитализма вызывает энтузиазм наглядной вроде бы достижимостью «американской мечты»… Почему бы и нет? Не связанные ни с какой легитимной традицией, эмансипированные и ассимилирующиеся евреи издавна становились воплощениями новых буржуа (конечно, если не становились революционерами). Но как насчет золотого тельца, власти денег – тотальна она или эфемерна?

Экономическая система кажется более «стерильной», чем некогда – от парадного подиума капитализма удалены его жертвы (ведь нет никакой связи между доходами сегодняшних американских миллиардеров и голодающими детьми в Африке, спустя 200 лет после ликвидации работорговли – не так ли?). Сегодня не модно рассуждать об истоках капиталов, деньги не пахнут – оружием торгуют наряду с детским питанием, все друг другу что-то «втюхивают», при «умении убеждать» можно «всучить» покупателю даже заблуждения и иллюзии, и неплохо на этом заработать. Как формулирует историк, профессор Калифорнийского университета в Беркли, Юрий Слезкин, ссылаясь, в свою очередь, на Ван дан Берга, нам предлагается «два фундаментальных принципа современной экономики, не всегда сосуществующих мирно: один строится на клановом принципе, другой культивирует рациональную личность, преследующую собственные экономические интересы в рамках формальной законности… Оба образа жизни можно освоить при помощи регулярной тренировки, идеологической поддержки и усердного самоотречения… Первый требует сочетания клановости и меркантилизма… второй – аскетизма и законопослушания. Первый балансирует на грани закона и предпочитает держаться в тени; второй клеймит «коррупцию» и считает себя единственным представителем современности».

Противопоставить вариантам этого безрадостного выбора можно только племенную общность иудейского братства – как модель одухотворенного сообщества. Общность не столько фактически-национальная, сколько метафорическая. Своего рода игра в национализацию божественного и обожествление национального. Ибо «у каждой нации есть свой собственный золотой век, свои собственные священные книги и свои собственные высокородные предки. В символах золотого века наций – современная, невыразимо прекрасная и антропоморфная версия изначального единства народов...».

Провидение

Шай Агнон, со дня ухода которого исполнилось 30 лет

Шмуэль Йосеф Халеви Чачкес, уроженец Австро-Венгрии, явился в этот мир в 1888 году – поистине каббалистическая дата рождения. В 1909 году в Израиле он опубликовал короткую повесть «Agunot» (название переведено на русский язык как «Разлученные»). Вскоре молодой писатель взял себе литературный псевдоним «Агнон» – производное от названия рассказа, нечто вроде «разлученный» или «оставленный», «брошенный». Свидетель Катастроф ХХ века, сам он чудесным образом избежал участи жертвы; в адской топке кровавых боен погибли лишь его ранние рукописи и редкая библиотека, любовно собираемая поколениями. Много ли таких дарований было рождено в среде народа Израиля? Очарование иудаизма и исконного еврейского характера проявлено в текстах Шмуэля Йосефа Агнона как квинтэссенция драгоценных прозрений.

Агнон всеобъемлющ. Заданный высокой поэтичностью повествования проникновенный ритм его прозы совпадает с вибрациями мироощущения истинно мудрого, умеющего даже конфликт увидеть и преподнести в контексте неизменной вселенской гармонии. В уровне дискурса Агнона нет ничего общего с наивной риторикой прозелита, предлагаемой нам на новой волне ново-национальной конъюнктуры.

О толковании тонкостей символики произведений Агнона позаботились составители комментариев. Но притчи Агнона архетипичны, их кристаллизованная суть ясна и неискушенному читателю, ибо облечена в дивно сработанную и узнаваемую на сакральном уровне эстетическую форму. Это даже не неторопливое и вдумчивое проникновение в сущность устоев иудаизма – это моментальное погружение в среду, где кажется неестественной иная форма мышления, кроме осененной благоговейным ощущением непосредственной близости святого присутствия. Национальный характер сынов и дочерей Израиля (а все они, по Агнону – царские дети) выражается у героев его притч главным образом в тяге к идеальному миру, порожденной традиционным религиозным мистицизмом, и обретающей в условиях реальности оттенок донкихотства. Сказания-притчи Агнона не имеют ничего общего с пафосным жанром проповеди или манипуляторскими приемами рекламно-религиозной агитки – мастер пера создает образы, подвергаемые расшифровке с помощью универсальных культурных кодов.

Как всякий большой художник, Агнон идеалист – у него есть представление о совершенстве, непреклонное и трепетное стремление к оному. Тем более остро чувствует он зазор между идиллическим восприятием человека как гармонической части вселенной и трагическим мироощущением отдельной личности, отчужденной от окружающего мира. Агнон в равной степени владеет выразительными средствами средневековых мудрецов-мистиков и европейских экзистенциалистов. В сказаниях Агнона осуществляется смещение времен и пространств, их одновременное произрастание и взаимосвязь. Он придает должную ценность индивидуальной духовной жизни и человеческому существованию.

Агнон не обличает народ, отвергающий истинные ценности, он позволяет себе только мягкий, с легкой горчинкой, упрек. Вечно творящаяся история Израиля предстает у писателя в образе юного подвижника, который строго придерживается своих этических принципов, но подспудно тянется к радостям жизни и ценностям широкого мира.

Образ праведного

Праведники у Агнона занимаются богоугодным делом – кружатся в танце, выставляя себя на потеху жениху и невесте (надо ли говорить что невеста – Община Израиля, Возлюбленная Преблагословенного). Но чем оборачиваются соблазны праведника, подвергающего сомнению устои самого мироздания, казавшиеся незыблемыми? Разобщенностью и смятением. В поэтике легенд Агнона это – разорванное покрывало, обнажающее наготу Общины Израиля, и превращение «любовного томления» в «черную тоску». Нечистые духи у жениха в сердце и люто терзают его! И община Израиля предстает в образе прекрасной женщины, а одежды ее черны, и драгоценностей ее нет на ней. Но все жаждут Возрождения.

Перспектива и данность

Мы хотим постепенно перейти от механического принуждения к органическому объединению на основе общности интересов. Будущее индустриальное общество представляется децентрализованным в управлении, построенным на принципах самоорганизации и самоуправления. Уже сейчас широкое распространение получают различные неформальные объединения; подчинение индивида господству сильных мира сего постепенно заменяется охраной прав человека (но пока еще – чем больше денег, тем больше прав); единство идеологии сменяется уважением к индивидуальной точке зрения… Вот и филантропы вторят: «Распространение рыночных ценностей на все сферы жизни ставит под угрозу развитие общества» (Джордж Сорос); «Не за горами, но за плечами то время, когда переоценка всех ценностей закончится окончательным крахом золотого тельца...» (Генри Форд). Если бы все общества стали восприимчивыми к инновациям и открытыми для сотрудничества!.. Но – ни в коем случае не «смешение рас, этносов, наций, уничтожение патриотизма и национальных культур» – денационализованное население становится охлосом, подверженным феномену «моды» – у него нет никаких твердых позиций и принципов. В то же время нам хотелось бы избежать иной крайности – гиперэтноцентризма, основанного на мифологеме о «вечном антисемитизме», как фундаментальной компоненте мироощущения евреев, «оправдывающей» их противопоставление остальному не еврейскому миру.

Но не прекрасна ли старая легенда о Небесном Иерусалиме, о еврейском мессианстве, предназначенном возродить еврейский народ и Страну Израиля и принести искупление всему человечеству… Она кажется намного привлекательнее, чем патриархальное восприятие иудаизма как застывшей системы идей, законов и нравов, созданной с целью выживания, подчиненного инстинкту самосохранения.

Когда вас настигнет объективная данность в виде мелькания биржевых сводок, реклам и новостей (криминальной и светской хроники, сплетен, поставленных в ряды статистики чьих-то смертей, крушений и взлетов), и вы захотите понять, зачем все это – можно, например, взять в руки томик Агнона и прочитать, допустим, новеллу «Под деревом».

Кому во Израиле?

Война на краю пустыни, где кровь убитых слепила и сводила с ума. Воины Аллаха, преследуя врага, заблудились в пустыне, их верблюды и кони пали, и земля засмердела, а обоз с водой и пищей был в трех днях пути от них, они сосали колючки, пока не набилось им заноз в язык – и прокляли день, когда пришли сюда. Но вознесли молитву Аллаху и положились на милость Его. И один из рабов Аллаха в предсмертных видениях о том, что разит врага, стоя по колено в крови, и вспоминает, что покинул свет, а значит, ведут его в ад ввергнуть в самую преисподнюю, воскликнул – нет Б-га кроме Б-га, и не успел помянуть Мухаммеда, как был спасен со товарищи. Их спасли чудесные богатыри, ростом, как кедры, и колья в их руках – как пальмы, что подпирают небосвод. Воины Аллаха были приняты как гости в чудесной общине, которой соседи платили дань, но не как рабы, а как послушные домочадцы. Днем мужчины в поле, в винограднике, у пальм и стад своих, а ночью сидят перед старцами и внимают закону Моисея. А жены и дочери по шатрам – варят, пекут и доят животину, и сбивают масло и сыр, и шьют, и вяжут, и прядут, и веревки вьют, и лиц своих вовне не показывают, чтоб людей до греха не довести… И все они молятся три раза в день, обратив лица к Иерусалиму, и празднуют Субботу.

Поцеловав прах ног израильских старцев, воин Аллаха вернулся на родину, но не застал ни сыновей, ни друзей, ни султана. Он сидел под деревом, когда мимо шел Агнон. Воин поведал свою историю писателю и сказал:

– Я знаю, кому суждена Страна Израиля, лишь Израилю она суждена, но кому во Израиле? Тем, кому дал Всевышний Творец честь, и славу, и величие, и силу, и мужество, и щедрость, и милость и кто выполняет Волю Божию с любовью, – им и володеть ею, и власть их будет на веки вечные.

Равновесие

Нет, мы не столь наивны, чтобы пытаться воссоздать древний Израиль, наполненный сельским трудом и радостью созидания на пасторально-идиллическом фоне. И, увы, пока не вполне ясно, вернулся ли еврейский народ в свою страну для того, чтобы положить основу новому обществу и новой жизни, в отличие от увядшего, опустошенного, убогого общества в галуте, или ради спасения от преследований и нищеты. И, вероятно – пока люди этой страны не воспринимают себя каждый как частицу национального организма, насыщенного наследием прошлого и беспрерывно формирующего будущее – будут требовать переосмысления и окаменелые традиции, и неудачные современные методы создания светского общества. А «монотеизм и мессианство будут требовать выражения в понятиях современной цивилизации при сохранении исконной основы еврейской национальной культуры. Тем самым жизнь каждой личности обретает новое содержание».

Шмуэль Йосеф Агнон достиг в своих произведениях тонкого равновесия между ностальгической тягой к прошлому, чутким восприятием настоящего и мистическим видением будущего. Даже в самых трагических его произведениях подспудно звучит вера в конечную осмысленность мироздания, бытия и существования еврейского народа.

…И этот присутствующий в его текстах золотой флер завораживающе утонченного эстетизма, и ангельское пение, сопровождающее действо, разворачивающееся на сцене актуального мифотворчества! Мир, в котором мудрые сознают, что «Он научает нас через скотину земную, чрез птиц небесных умудряет». (Иов 35:11). Мир, в котором писатель сознает, что на него оказывали влияние каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок – евреи и неевреи, встречавшиеся на его пути (из нобелевской речи Агнона). И не заносятся их сердца, и не надменны их глаза, и не домогаются того, что выше их и недостижимо (согласно Псалму Давида).

Вместо лирического послесловия

(с цитированием высказываний на русскоязычных израильских интернет-форумах)

Но вот еврей говорит: «хороший араб – мертвый араб». Не повторяет ли он, как эхо, речь своего врага – «хороший еврей – это мертвый еврей», не уподобляется ли он своему врагу? И в таком случае – в чем разница между ними? «Несомненно, – возражает думающий читатель, – тем, что подобные высказывания не возведены в Израиле в ранг государственной политики». А значит, массовое сознание далеко от критической черты, за которой начинается массовый психоз. Но когда еврей говорит о своем еще не отпраздновавшем бар-мицву сыне: «Я буду гордиться им, если он умрет на войне с арабами» – чем отличается он от отца, готового отправить сына-подростка умереть шахидом? Нет, автор сих строк не призывает к огульному пацифизму и отказу от необходимой самозащиты. Но дело в мотивации. Когда брат убитого израильского солдата говорит: «семья жаждет мяса и крови… бешеную собаку надо пристрелить» – движет ли этим воином благородное желание спасти человечество от катастрофы? Итак, когда мы говорим о врагах – идет ли речь о бешеных псах или все же – об обезумевших людях? В таком случае – в чем разница между людьми и псами? Хотя, опять же, где та самая грань, за которой начинается патология? Чем, например, традиция скромности женщины, оборачивающаяся ее угнетением, хуже традиции фривольности, оборачивающейся порноразгулом и торговлей живым товаром?

Когда сильные мира сего стравливают народы, пытаясь перекроить, согласно своим маниакальным фантазиям, карту мира – что становится оправданием насильственным смертям? То, что одна святыня «святее» другой, а скорбь «скорбее»?!

Всего 200 лет назад в США существовало на законных основаниях рабство, причем белые считали африканцев скорее животными, чем людьми, способными испытывать человеческие чувства. Сегодня подобное мнение дико. Но мы – не безумцы и видим очевидное – мир изменчив, люди рождаются в неравных условиях, но всем им нужны самосознание и шанс на реализацию лучшего в себе.