Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

р. Ицхак Коган

Шхита

В те годы в Ленинграде совсем не стало кошерного мяса. Даже кур некому было порезать. Когда в очередной раз из Москвы приехал Мотл Лившиц, шойхет и моэл, я попросил его порезать корову.

«Реб Мотл, – говорю, – пожалей моих детей, два года они не видели мяса…»

«Изя, – ответил он, – если я без разрешения властей порежу в Ленинграде, мне запретят это делать в Москве. Ты молодой человек, религиозный, ты должен все это освоить сам».

Я посмотрел на него с сомнением.

«Приезжай на месяц в Москву, – продолжал Мотл, – я научу тебя резать птицу».

Мама не хотела, чтобы я уезжал, она нашла в Ленинграде шойхета, который согласился меня учить.

Но прежде чем начать обучение, я спросил у очень мудрых людей, имею ли я право заниматься этим делом. Ведь в ешиве я не учился. Мое еврейское образование было сугубо домашним. Может ли такой человек, как я, браться за обеспечение всей общины кошерным мясом? Это очень ответственно: даже на раввинов нет такого спроса, как на шойхетов. Свои вопросы я передал через посланников Ребе Симху Гринберга и Ионатана Соколова, молодых студентов из ешивы в Америке. Они адресовали их рабби Соловейчику из Бостона. Через несколько недель пришел ответ, что я не только могу, но и должен. И я начал учиться. Учеба происходила ежедневно. В 4 часа дня я кончал работу, и до 11 вечера мы занимались. В пятницу – до десяти. Дело было летом – солнце в Ленинграде заходит поздно. Потом я сдал экзамен. Молодой шойхет должен иметь свидетельство опытного шойхета в том, что он может резать, а также удостоверение раввина в том, что новоявленный шойхет соблюдает еврейские законы и живет в соответствии с еврейскими традициями.

Я пришел к старейшему шойхету ребу Нафтоле Герцу Хедекелю, учившемуся еще в Любавичах, чтобы он меня послушал и посмотрел, чему я научился.

«Ты научился? – воскликнул он с удивлением. – Ты можешь резать только, как обезьяна!»

В законе есть такое положение: человек, который не знает традиций, а просто режет, – режет, как обезьяна. И такая деятельность, конечно, не приемлема. «Но вы же меня знаете, – возразил я. – И сами вы уже резать не можете, вот пришлось мне научиться». В общем, я его уговорил. Он отправился со мной на машине на резку. По дороге он меня расспрашивал, и его отношение ко мне изменилось. Когда перед Йом Кипуром надо было резать курицу, он поручил это мне.

В это время я встретился с ребом Рефоэлом Немотином. Этот человек целиком отдавал себя тому, чтобы сделать меня, Ицхака Когана, такого, каков я есть. Может быть, он хотел еще лучше. Но уж, что получилось. В те годы раввинов не аттестовывали, но как шойхета его аттестовал сам Гаон Рогачевский. Поскольку у меня не было необходимых бумаг, устанавливающих мою квалификацию и дающих мне право работать, то я мог резать только в присутствии опытного шойхета. Но для них это выливалось в ужасные мучения: приходилось по много километров трястись в машинах, далеких от сегодняшних «Тойот» и «Мерседесов». Я для себя решил: до Йом Кипура я их с собой потаскаю, а потом остановлюсь, подожду, пока кто-то к нам приедет. Пытались послать из Америки раввина, чтобы он меня заслушал, но его тут же отправили обратно, как будто кому-то это стало заранее известно, – даже въехать в Советский Союз не дали.

Осень 1981 года. Накануне Йом Кипура режу перед синагогой кур на Капарот. В птицерезку меня не пускали. Мне говорили: если хочешь работать шойхетом в Ленинграде официально, ты должен публично отказаться от отъезда в Израиль. Мне предлагали хорошую зарплату. Но я не готов был принять это предложение на таких условиях.

В тот день ко мне подошел профессор Абрам Львович Медалье и сказал, что слышал от реба Рефоэла: мол, у меня есть проблема с кабалой – удостоверением от раввина на право работать шойхетом. «Так вот, я на самом деле аттестованный раввин, – сказал он. – Но в связи с тем, что я семнадцать лет отсидел в тюрьме, не хочу, чтобы все это происходило публично». В его присутствии я порезал две курицы и петуха. Он одобрил, но сказал, что писать ничего не будет. «Если кто-нибудь спросит, – добавил он, – кто тебе давал разрешение, дай ему мой номер телефона, и я объясню, почему не мог написать». Ага, вот уже кое-что есть!

Но как только он кончил говорить эти слова, слышу – кричат: «Изя, к тебе кто-то из Москвы приехал!» Я вошел в синагогу, поднялся на второй этаж и увидел молодого человека, которого звали Иеуда Катан. Он сказал, что никаких подробностей не знает, но от Ребе мне пришло срочное сообщение…

Какое же?

«Возьми министерство шхиты в свои руки».

Какое там министерство шхиты, я еще халеф еле держу в руках!

Зато Йом Кипур прошел на подъеме, – я этого никогда не забуду. События нарастали, как снежный ком. Реб Рефоэл заставил меня учиться резать не только птицу, но и скот.

Через несколько месяцев у меня уже были ученики.

В те годы чтобы заниматься шхитой, нужно было обладать не только изрядной физической силой, но и бесстрашием. Приходилось «общаться» один на один с быком, который не признает в тебе хозяина…

К шхите скота я пришел не сразу. Даже когда я уже начинал резать кур, мне это казалось противоестественным. Однажды меня взяли на шхиту быков, – обилие крови меня шокировало. И про себя я дал зарок никогда этим не заниматься. Но проходит месяц за месяцем, мы с моим учителем ребом Рефоэлом ездим по окрестностям Ленинграда, ищем и находим, где курицу, где гуся, где утку.

Однажды реб Рефоэл сказал: «Ну вот, наши женщины опять будут мучиться с перьями, неужели и куска говядины им так и не удастся на стол не поставить…»

Я оправдываюсь. Мол, у меня нет ножа, которым режут быков… А потом однажды увидев, как это делается, я дал себе зарок, что никогда не буду этим заниматься.

«По поводу зарока, пойди к раввину Медалье и спроси, что с этим делать, – ответил реб Рефоэл. – А насчет халефа, ножа для резки, я поговорю с ребом Мотлом, и он пришлет тебе его из Москвы».

Что было делать? Я пошел к ребу Аврому Медалье и рассказал ему про зарок.

«Это кто-нибудь слышал?» – спросил он.

«Нет!» – отвечаю.

«Ну, тогда дай что-нибудь на цдоку, и ты свободен от этого».

С зароком было покончено.

Через неделю-полторы реб Рефоэл принес мне нож, и я начал резать баранов. Как сейчас, помню первых трех. Нервничал. Двух я вообще резал, как кур. Конечно, моя работа была забракована. Реб Рефоэл даже стал кричать на меня, что этому тихому, уравновешенному человеку было совершенно не свойственно.

«Режь, как полагается – это тебе не курица!»

Только третьего барана я порезал, как положено. Впервые за долгие годы мы приготовили баранину, всего 10-12 кг кошерного мяса. Ведь кошерной считается только передняя часть туши – 12 передних ребер.

Потом под Лугой, в 140 километрах от Ленинграда, я нашел телочку, совсем маленькую. За нее просили 350 рублей – это были большие деньги по тем временам. Я договорился, что ее привезут на грузовике. По пути я обнимал свой драгоценный груз, чтобы животное ни в коем случае не повредило себе ногу во время тряски в машине. Приехали на место. Помню: телку звали Марта, и день был – 8 марта. Да еще реб Рефоил заболел, сообщил, что приехать не сможет и посоветовал взять Абрама Львовича Медалье, чтобы тот присутствовал при резке. Однако реб Авром не был специалистом в шхите. А поскольку это была моя первая телка, меня это тревожило. Я все-таки порезал ее, мы проверили, – и все было хорошо. Но чтобы окончательно развеять сомнения, все потроха я привез прямо на дом к ребу Рефоэлу. Он посмотрел и сказал, что все сделано, как полагается. Тогда я стал делить мясо на всех. А мясо молодое, костлявое. Передняя часть – всего 45 кило. Отрублю кусок – кости торчат. Я отрубаю кость и кладу себе. Принес свою долю домой – это были в основном кости, на которых виднелось немного мяса. Софа удивилась: уж очень костлявой оказалась телка. Я объяснил: не мог же я людям отдать кости, вот и принес их тебе.

Первые месяцы мне все время снилась шхита. Да и наяву в основном попадались быки. Люди ведь быков выращивают на мясо, а телок предпочитают оставлять для надоя молока. Потом привык, – каждый делает… то, что должен.

После резки всегда надо проверять, все ли сделано в соответствии с законом о кашруте. Есть понятие «никур»: нужно вынуть все крупные кровеносные сосуды, в которых может остаться кровь. Единственный человек, который, как я знал, мог это сделать, перестал соблюдать кашрут: что поделаешь, не было кошерного мяса. Однажды после резки я приехал к нему, он сделал никур, обработку жил, но я все равно не был уверен, что поступил правильно. И тогда всю эту огромную девяностокилограммовую тушу я поволок на 8-й этаж к реб Хедекелю, старейшему шойхету, знавшему абсолютно все о шхите. Он только что получил квартиру в новом доме, и лифт не работал. Он сказал, что все сделано хорошо, но кое-что надо все же добавить – это упущение не делает мясо некошерным, но все-таки. И он показал мне еще одну жилу, в середине грудины, которую надо было вынимать. Теперь я уже все знал точно. Потом, когда приехали американские раввины, чтобы проверить нашу работу – меня и моих учеников – они спросили, откуда вы знаете, что эту жилу из грудины надо вынимать, ведь этого сейчас никто не делает. Мы объяснили, что нас этому научил реб Хедекель, мы так и говорим – «жила реб Хедекеля».

До 1993 году я не находил никакой возможности отыскать в Москве базу, где можно было бы заготавливать кошерное мясо. Я вынужден был ездить для этого в Ленинград, где у меня еще с прежних времен были налажены поставки скота. Но это было непросто. Я должен был бросать все свои дела дома и в синагоге, да к тому же приходилось переправлять мясо в Москву для обработки и последующей рассылки по стране. Нужно же не только порезать быков, но еще вымочить и просолить мясо!

Однажды мой ученик и близкий товарищ реб Хаим Аарон Фейгенбойм сказал мне, что у него есть знакомый на Раменском мясокомбинате под Москвой. «Может, съездим, попробуем договориться», – предложил он. Директор предприятия Нисон Александрович Баер встретил нас приветливо и предложил попробовать – посмотреть, что из этого получится.

«Я привезу быков из совхоза, а вы режьте!», – сказал он.

Но что такое резать быков «на кошер», он, конечно, не представлял. Быка же нельзя оглушать электричеством, как это обычно делают на комбинате, а потом резать. Нужно соблюдать все правила кошерного забоя… А это непросто. Мы порезали сто быков за три дня. И из ста только три оказались кошерными: два – просто кошерными, и один – «глат-кошер» – абсолютно кошерный, – как говорится, без сучка и задоринки. Такой выход продукции даже нельзя назвать минимальным.

«Я сделал все возможное, – сказал Нисон Александрович. – На три дня я отдал в ваше распоряжение комбинат, но ничего не вышло».

Мне было тяжело это слышать. Я видел, что он, и, правда, сделал все, что мог. А что мог я? Я же не могу назвать некошерное кошерным. Проблема заключалась в том, что комбинат три дня работал в особом режиме, а результатов не было. Я вернулся в синагогу расстроенный. На следующий день ко мне пришел глава еврейской общины Малаховки Исаак Яковлевич Абрамов.

«Изя, – говорит он, – может, ты хоть чем-то нам поможешь, – в синагоге нечем сделать кидуш, средств нет».

«Мы же рассылаем гуманитарную помощь, – отвечаю ему. – Давай список, человек тридцать -сорок, мы выпишем на них помощь, – вот и будет у тебя хоть что-то конкретное…»

И продолжаю: «Вы же в Малаховке всегда были надежным оплотом кашрута. Кто у вас там занимался этим? Остались ведь поставщики, – найди мне кого-нибудь!».

«Да, знаю у нас одного человека, – я с ним поговорю».

Вечером мне звонит поставщик Михаил Федорович Егонин.

«Говорят, ты на «кошер» хочешь резать, – у меня есть 11 быков, – пожалуйста».

«Давайте в воскресенье на Раменском комбинате порежем».

«Договорились».

Из одиннадцати 9 быков оказались «глат-кошер».

Так началась наша совместная работа. Михаил Федорович всегда поставлял животных на кошерное мясо. Он знал, что нужно брать быков из частного скота, – совхозный не проходит. Впоследствии мы резали скот неподалеку от мясокомбината в подсобном хозяйстве Приборостроительного завода в Раменском. Мы работали вместе несколько лет. Потом завод решил это хозяйство продать: оно было непрофильным, и держать его стало невыгодно. Я предложил Нисону Александровичу Баеру приобрести его, что он и сделал. Сегодня это подсобное хозяйство Раменского мясокомбината для производства кошерного мяса.

Нисон Александрович внес неоценимый вклад в развитие технологии кошерного производства. На Раменском мясокомбинате установлен единственный в России специальный бокс для кошерного забоя. Отправляясь во Францию, он взял меня и моего сына, а также своего технолога, – чтобы выбрать агрегат, между прочим, весьма дорогой – стоимостью около двухсот тысяч долларов. Нисон Александрович установил его на заводе. Принцип работы этого бокса разработан специально для кошерного производства. Это совершенно другой технологический уровень! Сегодня им пользуются во всем мире, потому что при такой системе в организме животного во время забоя не вырабатывается адреналин, что является обязательным требованием при производстве кошерного мяса. На линии проверяется здоровье животных. Быки, аттестованные как «кошер» и «глат-кошер», получают особую пометку. Сегодня мы используем, в основном, только «глат-кошер», – у нас есть такая возможность. Далее отделяется передняя часть туши, одиннадцать ребер (у животного всего тринадцать ребер), и направляется на кошерное жилование. Из туши нужно удалить крупные кровеносные сосуды. Потом мясо замачивается и солится, после чего оно готово к продаже. Сегодня у нас работает еще и колбасный цех, т.е. мы не только режем и кошеруем мясо, но и изготовляем продукцию.

Что же касается кур, мы режем их прямо на птицефабриках, потом привозим и кошеруем на Раменском мясокомбинате.