ГАЗЕТА "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"

АНТОЛОГИЯ ЖИВОГО СЛОВА

Информпространство

Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО"

Copyright © 2011

 


Арье Левин



Здравый смысл и терпимость

Арье Левин, первоначально прибывший в конце 1980-х годов в столицу СССР в качестве главы Секции защиты интересов Израиля при посольстве Нидерландов, стал первым послом еврейского государства после почти четвертьвекового разрыва дипломатических отношений.

«Информпространство» публикует выступление Арье Левина на торжественном собрании в Московском государственном институте международных отношений, посвященном 20-летию восстановления дипотношений между Израилем и Россией.

Здравствуйте, дорогие коллеги, друзья. Я хочу сперва выразить благодарность МГИМО за любезное приглашение участвовать в этой встрече. В прошлый раз, когда я выступал перед студентами МГИМО, а это было много лет тому назад, меня просили говорить на иврите. Это было лестно. Сегодня я постараюсь справиться с русским. Вы меня поймете, надеюсь, и на этом языке. О периоде прерванных дипломатических отношений уже много говорилось сегодня. Я впервые приехал в СССР в 1988 году, не имея никакого понятия о Москве, тем более о соприкосновении с советской системой. Я понимал, что меня не будут воспринимать как еврейского блудного сына. Тем не менее, я не предвидел «нулевой» температуры своей встречи с советской бюрократией. Потом все это пошло иначе – об этом говорил сегодня господин Василий Колотуша. Я же хотел бы рассказать о тех первых днях, когда я прибыл сюда. Я знал об этой великой державе только то, что знали советологи. То есть немного.

Распад Союза тогда уже был близок. Москва того времени выглядела уныло и недружелюбно. Стояли очереди. Большие здания на улице Горького были в разрухе. Выделялись облезлые церкви. Карты города целенаправленно вводили в заблуждение.

Машины на улицах вечером не зажигали фары, фонари тоже не освещали улицы. Водитель машины, стоявшей впереди, набросился на меня с громкими упреками: «Вы меня ослепили, выключите свет!» Не так я представлял советскую столицу.

Местная бюрократия проявляла к нам интерес, задаваясь вопросом: «Кто же они такие, что за люди представители «пресловуто-злодейского» Государства Израиль?»

Министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе при встрече спросил меня: «Ну как, вы не замерзли в Москве?» Я ему поспешил ответить: «При таком теплом приеме невозможно замерзнуть…» Конечно, он был доволен ответом. В первое время моей работы в Москве отношение к Израилю было прохладным, если не враждебным. Трудно было понять такое отношение бюрократии к маленькой стране в окружении колоссального простора арабского Ближнего Востока.

Были и довольно забавные моменты. Вот в СССР приехал легендарный Рафуль (Рафаэль Эйтан), который в силу обстоятельств привык к крепкому рукопожатию и «прямой речи». В прошлом отважный боец спецназа, в Москву он прибыл в качестве министра культуры для восстановления сотрудничества с советской стороной. Я решил познакомить Рафуля с советским правительством, и мы отправились в Кремль на встречу с вице-президентом Геннадием Янаевым. В начале общения Рафуль пристально посмотрел на Янаева и вытащил карту СССР с нарисованным маленьким желтым пятнышком внутри шестой части суши. «Вы знаете, что это?», – грозно спросил Рафуль у Янаева. «Ну да, это карта СССР», – сказал Янаев и, показав на желтое пятнышко, недоуменно спросил у Рафуля: «А что это?» «Это величина Израиля по отношению к СССР. Чего вы от нас хотите?» Янаев ответил: «Я вас понял, генерал».

В наши задачи тогда входило наряду с восстановлением дипломатических отношений с СССР установление прямых контактов с советским еврейством. Мы стремились помочь желающим с репатриацией в Израиль, для которой в предшествующие десятилетия существовало немало тяжелых преград. С конца марта 1989 года начался большой приток репатриантов из СССР. Результаты этой волны репатриации знаменательны. Она сказалась на развитии культуры, науки и росте патриотизма в Израиле, на социальном составе и уровне жизни. Бывшие советские евреи внесли важный вклад в нашу жизнь, они принимают деятельное участие в управлении страной. Они создали в Израиле свою «маленькую Россию» с оригинальной русско-израильской литературой, печатью, телепрограммами, учебными заведениями.

С конца 1980-х годов (мало прожито – много пережито) наш мир сильно изменился. Очевидно, к тому есть мощные рычаги. Это и стратегические изменения, и величайшие открытия науки с их применением. И сама госпожа природа тоже умеет нас удивить. Одним из двигателей современности может быть сотрудничество Израиля и России во многих областях. Здесь еще много резервов. У нас есть ученые разных направлений, разработчики новейших технологий. Главное – воля и готовность к сотрудничеству между двумя странами.

Последние противостояния на Ближнем Востоке и в Северной Африке еще раз убедительно показали: не Израиль является причиной для политических «землетрясений» и вспышек насилия на этом большом пространстве. Важно то, чтобы здесь, наконец, возобладали здравый смысл и терпимость, а не разрушительный экстремизм. Остается надеяться, что новые правители региона будут считаться с реальными нуждами своих народов, отодвинув на второй план политическое тщеславие и эгоизм. Это в интересах и Израиля, и Российской Федерации.

Как человек, прибывший в Москву годы назад и следивший за ходом изменений в израильско-российских отношениях, могу только приветствовать тех, кто вложил так много стойкости, упорства, работы, доброй воли во благо наших обоюдных интересов. Желаю от всего сердца успешного продолжения и удачи всем участникам нашего общего дела.

 

Записал Павел Людин

 


Ян Бруштейн



Перекресток

Мой прадед, плотогон и костолом

Мой прадед, плотогон и костолом,

Не вышедший своей еврейской мордой,

По жизни пер, бродяга, напролом,

И пил лишь на свои, поскольку гордый.

Когда он через Финский гнал плоты,

Когда ломал штормящую Онегу,

Так матом гнул – сводило животы

У скандинавов, что молились снегу.

И рост – под два, и с бочку – голова,

И хохотом сминал он злые волны,

И Торы непонятные слова

Читал, весь дом рычанием наполнив.

А как гулял он, стылый Петербург

Ножом каленым прошивая спьяну!

И собутыльников дежурный круг

Терял у кабаков и ресторанов.

Проигрывался в карты – в пух и прах,

Но в жизни не боялся перебора.

Носил прабабку Ривку на руках

И не любил пустые разговоры.

Когда тащило под гудящий плот,

Башкою лысой с маху бил о бревна.

И думал, видно, – был бы это лед,

Прорвался бы на волю, безусловно!..

Наш род мельчает, но сквозь толщу лет,

Как будто ветром ладожским подуло.

Я в сыне вижу отдаленный след

Неистового прадеда Шаула.

Мой брат

Мой брат бородат, преисполнен огня

И радостной веры.

Возможно, мой брат осуждает меня,

Надеюсь, что в меру.

Он беден, и ноша его велика:

В-вышний да дети.

В его бороде утонули века,

В глазах его ветер.

Он там, где ракеты летят во дворы,

Он вместе со всеми.

Лежат между нами века и миры,

Пространство и время.

Молись же, молись, чтобы здесь, на звезде,

Огни не погасли...

Приехал ко мне на один только день –

Я плачу, я счастлив.

Его поджидают судьба и хамсин,

Пути и потери.

Что делать, так вышло, он Б-жий хасид,

И ноша по вере.

А я, стихотворец, вовеки неправ,

И верю не слишком...

Печаль моя, свет мой, возлюбленный рав,

Мой младший братишка.

Лодочки

Наденешь ты лодочки лаковые,

Пройдешься у всех на виду,

И парни, всегда одинаковые,

К точеным ногам упадут.

Глаза, до ушей подведенные,

Стреляют их по одному...

У мамки – работа поденная,

У бати – все в винном дыму.

Откроешь с подчеркнутым вызовом

Ненужный, но импортный зонт.

Витек, военкомовский выродок,

В «Победе» тебя увезет...

 

Слепая луна закачается,

И я, прилипая к стеклу,

Увижу, как ты возвращаешься

По серым проплешинам луж.

Пройдешь мимо окон, потухшая,

В наш тихо вздыхающий дом.

В руках – побежденная туфелька

С отломанным каблуком.

Ушедшего детства мелодия,

Дождя запоздалая дрожь...

 

На красной забрызганной лодочке

Из жизни моей уплывешь.

Город, Башмачкин...

Серой шинелью седого заката

то ли задушен, а то ли укрыт,

дышит простужено город горбатый,

снегом забиты дворы.

Город, Башмачкин, последний из крайних,

кем ты ограблен, унижен и смят,

что тебя мучает, гложет и ранит –

в этой шинели до пят?

Посвист разбойный ночного трамвая,

поступь железных твоих патрулей,

город, Башмачкин, они не играют,

прячься скорее во мгле.

Там не настигнут тебя, не разрушат,

жди, затаись, помолившись за нас...

Может, утешит убитую душу

розовый утренний час!