Прогулка

Ночь спустилась, шум дороги приглушив,

Спит, дорог расправив ноги, Тель­Авив;

И, томленьем неземным томим,

Дремлет в небе Иерусалим;

Дверь откроешь на балкон и выйдешь в ночь,

И – в дыханье рощ лимонных: думы – прочь...

Плавен, ровен ход планеты в небесах:

Ни толчков, ни скрипов нету на осях,

 

Четко выверен небесный механизм,

Лишь сиянье, чуть колеблясь, льется вниз.

Раз вдохнешь, другой – ясней, чем дважды два,

Что, как минимум, вселенная жива;

Облаков края раздвинешь у луны,

Окунешься в омут дивной тишины.

Силуэт стены и крыши отстранив,

Заколышется, шурша вдали, прилив,

 

И – тихонько оттолкнувшись от перил,

Чуть зависнешь, опершись о пару крыл,

Поплывешь над огоньками не спеша,

Отдыхает за день смятая душа...

Сколько вилл, садов – умело, знать, живет,

Под сады пески разделав, твой народ,

И вплетя огни надежды там, внизу,

Как жемчужины, в прибрежную косу.

 

Небоскребов частокол – огней салют,

Отдаваемый Эмпайру там и тут…

Вот уж ветер с моря щеку холодит –

Рамат¬Гана, значит, щетка позади;

Плеск прибоя в ветре громче и ясней,

Пены кружево, как на террасе снег.

Вдалеке. И, накренясь на правый бок,

Спящий город облетишь наискосок;

 

Разворот – и, набирая высоту,

Рассечешь прибоя пенную черту –

Взмах, другой – и уж огни уплыли прочь;

Впереди лишь мрак над морем, ветер, ночь...

 

Апокриф

В том краю, где хлопочущий ветер скрипит на зубах

И пустыня рычит, словно свора голодных собак,

Ты играешь всю ночь в кошки­мышки с безносой в плаще,

Одряхлевший Давид, что запутался в старой праще.

Голиафов потомок с накачанной мышцей, смеясь,

Соскребает с груди своей моря соленого грязь.

Ты глядишь в эту морду – осклаблена наглая пасть –

Кроме чуда Господня не знаешь, на что уповать.

 

И выходишь в свой лес рукотворный, заполнивший склон,

Где ослиную челюсть когда­то оставил Шимшон,

И находишь тот спиленный ствол и разросшийся вяз,

Где ворота от Газы Шимшон водрузил, веселясь,

И пенек шестилучный, который из вяза торчит,

Укорачиваешь еще и выдалбливаешь свой щит,

И распутываешь пращу – упрощаешь ее конец,

И отыскиваешь в камнях припасенный когда­то свинец.

 

И к утру ты выходишь к врагу, не скрывая седин,

С молодым Голиафом сразиться один на один.

И пока он заносит свой меч, вспучив крепкую грудь,

Ты свинцовый голыш из пращи успеваешь метнуть.

И он падает вдруг, как на штык напоровшийся бык,

И ты видишь его прямо в небо упертый кадык

И звезду в шесть лучей, Голиафа пробившую лоб,

Не решаясь понять, что же все­таки произошло.

 

Асфальт

асфальт рассматривает небо

глазами луж,

которые вот­вот прикроет солнце.

сон или смерть – асфальт ослепнет.

и если сон –

то где­то в глубине

(где чернота, как негатива тушь)

хранится слепок

крыш опрокинутых и крон

бессонных крен и

мечта о снеге – как предвестнике прозренья.

 

* * *

Шел снег – и темный зимний город

Был бел и тих. И странно примирен

С собой. Попрятавшимся в норы

Жильцам уж снился тридесятый сон.

 

В парадной пахло кошками и краской

От пыльной разогретой батареи.

Потемки. Слабый блеск и омут глаз, и

Дебри рук, и жадность губ на шее,

 

И тишина, в которой, точно гром,

Был звук внезапно вызванного лифта.

И сердце – вниз – авось не на втором

Со стуком сетчатая будет клеть открыта.

 

Второй... четвертый, пятый – унесло.

Там кто­то вышел, звякнула щеколда.

Ушел. И снова в тишине без слов...

Мрак прятал нас от глаз чужих и холода…

 

Потом на свежевыпавшем снегу

Наши следы – как напроказившие дети,

Сиротски­беззащитны. И у губ

Две новых складки не разгладит ветер.

* * *

Весна одаривает силой,

Зима уверенность крадет,

Земля гранит и апельсины

В карманы равно нам кладет.

 

Нашептывает непрестанно

Холмами, звездами, кустами,

Что всюду мудрость, всюду тайны,

И вечность у порога ждет.

 

И нужно просто прикоснуться

К холмам, к туману, к вышине,

И на мгновение проснуться,

И оглядеться в тишине.

 

И ты окажешься нежданно

Один, без слов, без чувств, так странно –

Лишь с дрожью, с воздухом, с туманом

И с вечностью наедине.

 

* * *

Какой прозрачный, чистый воздух!

А небеса окраски той,

Когда листва ложится в воду

С закатной прядью золотой.

 

Так в неожиданно красивом

Живительная блажь весны.

Так вьется ветер в небе синем

За белым платьицем луны.

 

Нам красота близка не даром:

Таится в ней завет добра.

Блестит звездой в туманной дали

Грядущей радости пора.

 

* * *

Я родился в морозное утро

Меж обветренных каменных стен –

Словно в брошенный дом на минуту

Ранний солнечный зайчик влетел;

 

Словно реки, стекая к озерам,

В море вылились в вихре слепом;

Словно горсть в землю брошенных зерен

О бетонный ударилась пол.

 

О лугах и лесах пел я вдоволь

О приволжских полях золотых

Из-за кос лишь пшенично-медовых,

Из-за скул из-за скифских твоих.

 

Но не в русских степях, не в казачьих,

В аравийской пустыне я рос,

Память детства, как солнечный зайчик,

Летний зной превращает в мороз.

 

Но, как кони, порой, в урагане

У реки обретают покой,

Я у Волги укроюсь лугами

И усну, обнимаясь с рекой.