Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Юный Жорж Чесно

Макс Койфман

Не иссякают воды Иордана

Где же мы слышали это звучное имя? Слышали − точно, вот только где и когда? Прочитав на лицах наши метания, хозяин дома сам пришел нам на помощь:

− Говорит Иерусалим. В эфире радиостанции «Голос Израиля» шли заметки политического обозревателя Зехарья Амита.

− Это Вам знакомо? − колоритно картавя, спросил Зехарья, которого мы давно уже знали как Жоржа Чесно.

Мы от удивления, отказываясь переварить столь неожиданную новость, что Жорж Чесно, муж Бэбы Хасман, оказался не только земляком родителей моей жены по Литве. Но также автором, «политические заметки» которого, с таким трудом пробивались сквозь частокол советских «глушилок». Больше всех изумлялась моя жена Циля, ведь она познакомилась с Жоржем лет тридцать назад, когда гостила в его семье в Вильнюсе, но до этой встречи не представляла, что он и есть Зехарья Амит...

Семья Чесно когда-то жила в Берлине. Эстер-Леа занималась воспитанием детей: спокойного и любознательного Александра, веселого и шаловливого Жоржа. Моше же, отец этих мальчишек, вместе с двумя братьями владел кожевенной фирмой с филиалами в Прибалтике, Румынии и на юге Франции. Когда же выпадало свободное время, он пропадал в шахматном клубе, где до поздней ночи играл в шахматы.

Когда к власти пришел Гитлер, то очень скоро закончились счастливые и безоблачные дни семьи Чесно. И в один из таких грустных дней к ним явились одетые в форму СС приятели отца по шахматному клубу. Они-то и предупредили Моше Чесно о приближающихся недобрых временах, особенно для евреев. Вот и посоветовали они ему бежать из страны, и как можно скорее. Моше прислушался к тому совету, забрал семью и − в поезд. Но уже на границе у них попросили паспорта, проставили штамп «недействителен» и отпустили на все четыре стороны...

Обосновавшись в Каунасе, Моше Чесно занимался филиалом их кожевенной фирмы, а Эстер-Леа следила за порядком в доме и за детьми, чтобы хорошо учились. И помогала ей в этом домработница Анеле Чапиене – женщина удивительной доброты и порядочности.

Но как только Прибалтика оказалась в руках большевиков, они сразу же принялись за «буржуев» и богатых крестьян. Моше пришлось расстаться со своей фирмой-кормилицей и его с дипломом Берлинского университета кое-как взяли на работу финансистом в государственную контору.

Александр к тому времени был студентом первого курса медицинского факультета Вильнюсского университета, а Жорж учился в шестом классе еврейской гимназии и очень хотел стать пионером. Но в пионерию его не принимали, поскольку он был из «буржуазной семьи». И только в июне сорок первого его мечта стать пионером сбылась: завершив шестой класс на одни пятерки, его наградили путевкой в пионерский лагерь. Мама от радости поспешила в магазин за галстуком, а в середине июня вся семья провожала Жоржа в пионерский лагерь...

Автобусы один за другим покидали мирный и спокойный Каунас, увозя счастливых пионеров за 150 километров в пионерский лагерь, который находился в курортном городе Друскининкай, по соседству с рекой Неман.

Сияя белозубой улыбкой, искрясь от счастья и, придерживая одной рукой новенький шелковый галстук, Жорж весело махал отцу с матерью и братом в окно. Отправляясь тогда в свое первое захватывающее пионерское путешествие в жизни, он еще не знал, что больше он их не увидит... А пока его радовали костры, пионерские линейки, игры, песни, походы вокруг живописной местности с лечебными источниками... Но тут грянула война...

Белокурый литовец и комсомольский вожак Стасис Свидерскис, будучи ответственным за детей пионерского лагеря, принял решение вернуть детей домой. И первое, что он сделал, бросился к начальнику станции Друскининкай, который не возражал против того, чтобы детей вывезли из лагеря. Оставалось уговорить машиниста локомотива пустого пассажирского поезда, что стоял в тупике на запасном пути. Стасис − к машинисту, но он, ни за что не хотел везти поезд с детьми: всюду бухало, стреляло, горело... Отчаявшись, Стасис протянул машинисту связку ключей от складских помещений лагеря:

− Бери все, что там есть, все будет твое, только отвези детей до Вильнюса!

И машинист сдался... После захода солнца поезд тронулся... В дороге было тревожно и неспокойно: нал головой гудели все те же самолеты с крестами, бомбы разрывали землю, разрушали дома, наводили страх... да и в самом Вильнюсе уже полыхала война. И пассажирский поезд с перепуганными насмерть пионерами в шортиках, летних рубашечках и сандаликах, не открывая дверей вагонов, набирая скорость, изменил маршрут... Лишь нескольким студентам-евреям из кишащего пассажирами перрона повезло забраться на ходу − на крышу вагонов...

Когда поезд дотянул до границы Литвы с Белоруссией, небольшая группа вожатых, что были из Алитуса, бросила детей, а их место тут же заняли студенты, что ютились на крыше вагонов... Оказавшись среди голодных и заплаканных детей, они стали их утешать, убеждая, что наши вот-вот разобьют немцев, и они все вернутся домой, к своим родителям... На коротких остановках студенты проворно заполняли ведра с водой, бывало, доставали и кое-что из еды... И чтобы хоть как-то отвлечь голодных и заплаканных детей, студенты шли по вагонам и распевали вместе с ними довоенные пионерские песни: «В труде и науке, как Ленин и Сталин, Пойдем неустанно вперед...», «Мы – пионеры Родины великой, Заботой Партии всегда окружены. Мы скажем все горячее спасибо Родному Сталину, вожатому страны!», «Если песенка всюду слышна, − значит, с песенкой легче живется, значит, песенка эта нужна...»...На десятый день пути поезд добрался до станции Сарапул, что в Удмуртии, откуда их потом на подводах повезли в село Шарканы, где и разместили в пустовавшем Доме отдыха.

Стасис Свидерскис, как заботливый отец, сразу же занялся заготовкой продуктов, дров, а осенью открыл литовскую школу. Детям не хватала еды, их донимали болезни, вши... особенно трудно приходилось осенью, зимой, ранней весной: не было теплой одежды, обуви... И Стасис добился, чтобы детей перевели в другое село, в Дебесы, что стояло на берегу реки Чепца. Здесь и еды стало больше, и теплые вещи нашлись...

Как только Красная Армия выбила немцев из Прибалтики, всем детям «пионерского лагеря» выдали по листку бумаги с конвертом и велели им написать письма домой. Очень скоро в Дебесы стали приходить письма, посылки. Дети радовались, пели, танцевали, только не пионеры-евреи: они стояли в сторонке и молча вытирали слезы. Но Жорж, ни за что не хотел смириться с мыслью, что его родителей больше нет. Он попросил еще один листок и написал письмо детскому доктору Матулявичусу, о котором мама говорила, что он «лучший детский доктор Каунаса». Вот он и написал на конверте: «Город Каунас, лучшему детскому доктору Матулявичусу». А чуть ниже Жорж дописал: «Товарищи из почты, пожалуйста, передайте это письмо...» Потом письмо от доктора Матулявичуса зачитали перед всеми детьми «пионерского лагеря»:

«Дорогой Жорж, ваш народ постигло большое горе, но надо надеяться, что ваши родители и родители остальных еврейских детей отыщутся...»

...Шестнадцатилетним подростком Жорж вернулся в Каунас, где он легко отыскал дом, где они жили до войны. Незнакомая женщина, появившаяся на пороге, увидев черноволосого худенького подростка, все поняла:

− Я здесь недавно, а вот соседи, что напротив, они и в оккупации тут жили, может, они что скажут...

Те соседи сразу же узнали Жорика, они позвали его в дом, накормили, сказали, что ключ от дома они передали Анеле Чепиене, их бывшей домработнице. Она-то потом и рассказала Жоржу, что его мать вместе с отцом находилась в Вильнюсском гетто. Что ездила туда, дала полицаю взятку, чтобы тот передал ее бывшим хозяевам шубу, пальто, боты, ботинки и кое-что из еды. Больше она о них ничего не знала, и Жорж понял, что остался он один на этом свете…

В поисках пристанища Жорж заглянул в синагогу, попросил помощи у раввина, но тот сам был гол как сокол, да и оставшиеся в живых евреи были такими же голодными, как и он... После синагоги Жорж зашел к секретарю горкома комсомола, им оказался Альфонсас Беляускас − старший пионервожатый их пионерского лагеря. Жорж, рассказывая свою грустную историю Альфонсасу, заметил, как он вдруг спохватился:

− Жорж, ты вроде по-немецки говоришь?

− Говорю. Ну и что?

− Да ты погоди, − оборвал его секретарь на полуслове и тут же позвонил по телефону...

− У меня человек, который вам нужен.

− Сейчас будем...

Жорж побледнел и думал, что его вот-вот заберут...

− Да ты не трусь, все будет хорошо, − успокаивал его комсомольский вожак.

И уже через какие-то полчаса к горкому комсомола подкатила армейская машина с двумя офицерами... Представившись, они тут же заговорили с Жоржем на таком немецком, хоть уши затыкай. Но как только они услышали, на каком прекрасном немецком отвечал им Жорж, они, не тратя времени, увели его с собой:

− Будешь переводчиком контрразведки «Смерш» в лагере для немецких военнопленных...

Так, у Жоржа появился угол под лестницей, топчан с постельным бельем, паек, кое-какая зарплата и... пистолет.

Один раз Жорж как переводчик присутствовал при расстреле армейского немецкого генерала. По пути к месту расстрела генерал попросил у Жоржа закурить. Когда Жорж протянул ему папиросу, генерал спросил:

− Bist du Deutsche? Ты немец?

− Nein, Ich bin Jude! Нет, я еврей!

И тут генерал презрительно посмотрел на Жоржа, швырнул папиросу на землю... А через минуту генерала не стало...

...В августе сорок пятого Жоржа зачислили студентом физико-математического факультета Вильнюсского университета, где до войны учился его старший брат Александр.

В университете еще с довоенных времен был дворник, поляк Заремба, по кличке «комендант». Наткнувшись на Жоржа, он побледнел как полотно и стал испуганно креститься.

− Что с вами? − спросил Жорж.

− Разве покойники воскресают? − дрожащим голосом пролепетал Заремба.

− Нет, не воскресают...

− Но ты же воскрес?

− Так я и не умирал...

− Но тебя же убили! Я сам видел, как молодчики с белыми повязками на руках лопатами рубили тебя на куски. Потом они закопали их прямо здесь, во дворе, а мне велели все подмести, чтобы следов не было.

От неожиданности Жорж стоял, как оглушенный, был не в силах шевельнуться. Он на какой-то миг представил себе, как убивали его брата... Только теперь до Жоржа дошло, какой ужас охватил набожного Зарембу, когда тот увидел пред собой «воскресшего еврея». Сейчас Жоржу было столько же лет, как тогда Александру, и они были похожи, как две капли воды, вот почему богобоязненный католик Заремба принял двух братьев за одного. И все же Жорж был благодарен этому единственному свидетелю последних минут жизни брата...

− Это был не я, а мой старший брат, Александр, − едва выдавил из себя Жорж и тут же покинул двор...

Жорж не мог видеть ни двор, где похоронен брат, ни стены университета... Но через несколько лет он все-таки окончил отделение журналистики в университете.

Став профессиональным журналистом, Жорж писал свои статьи, их замечали, охотно печатали, а по совместительству он был обозревателем на республиканском радио. Всякое случалось в его жизни: и радость от того, что его печатали, и страх от того, что над ним сгущалась ужасающая темень. Он мог получить пулю в затылок от «лесных братьев», которые не принимали советскую власть, его могли придушить в камере как еврея и коммуниста, его могли расстрелять и кэгэбешники, когда в стране гремело известное «дело врачей»...

Одно время Жорж работал главным редактором Кальварийской районной газеты. Все шло хорошо: и работа ладилась, и сотрудники газеты с уважением относились к нему. Так было до тех пор, пока в траурном сообщении о смерти «отца всех народов» не прокралась... В те годы в печати было запрещено переносить имя Сталин с одной строчки на другую, а тут слово Сталин надо было написать по-литовски Сталинас. И чтобы избежать переноса, Жорж слово «март» заменил римской цифрой III. Но тут-то и началось: с римской цифры III пропала одна палочка. Но как? Она же была. Он сам ее видел. Не иначе, как ее «столкнули». Но кто? Зачем? Кому она мешала? Выходило, что наш «Отец» умер не в марте, а еще в феврале. Пришлось запустить новый тираж газеты, но и это не помогло. Об этом каким-то образом узнали местные кэгэбисты. Уже допросили корректора, за ним наборщика, потом взялись за «свежую голову» − дежурного журналиста, который отвечал за выход газеты, после чего очередь дошла до Жоржа Чесно, главного редактора газеты. Ему велели явиться к девяти часам вечера... Но в кабинет главного кэгэбиста − майора Дзидорюса Иоцюса его завели лишь в четыре часа утра. Жоржа долго и нудно допрашивали, выставляли аргументы диверсионного характера... Жоржа должны были затолкать в камеру, но не решились, поскольку она была занята бандитами, которым ничего не стоило отправить еврея на тот свет гореть синим пламенем. И Жоржа без паспорта отпустили домой с условием, что он никуда не сбежит...

На дворе уже пахло рассветом, но в домах все еще спали и только в доме, где жил главный врач районной больницы Альгис Бачкис, горел свет. И Жорж постучался в дверь. Его пригласили в дом, угостили горячим кофе и, выслушав грустную историю, которая могла закончиться для него, если не расстрелом, то тюрьмой, как пить дать. Но тут доктор Альгис предложил Жоржу немедленно «заболеть» и с «язвой желудка» направил его в Каунасскую клиническую больницу, предварительно «нафаршировав его основными «жалобами» при этой болезни. И Жорж в то же утро уехал в Каунас, в больницу, где вместо паспорта показал свое журналистское удостоверение... Лечащий врач Жоржа чувствовала, что у этого больного и намека не было на язву желудка. Но смущало направление большого доктора, который не мог ошибиться. Она уже хотела было позвонить ему, чтобы поделиться своими сомнениями... Но тут в новостях Каунасской газеты она прочла, что «дело врачей» закрыто, что ожидается «чистка» кадров особого отдела... Стоило ей рассказать об этом  Жоржу Чесно, как он тут же пошел на поправку, и, как ни в чем не бывало, появился на работе, и уже со своим паспортом...

Как-то Жоржу поручили взять интервью у доктора Матулявичуса. И Жорж с радостью помчался к нему.

− Так это ты прислал мне тогда письмо? − спросил Матулявичус Жоржа.

− Я! − улыбнулся Жорж.

− А родителей нашел?

− Нет, они погибли в гетто...

− Жаль, прими мои искренние соболезнования. А письмо «лучшему детскому доктору Каунаса» я оставил «на память»...

В 1956 году после XX съезда партии в стране началась «оттепель», и каунасцы стали возвращаться из сибирских лагерей и ссылок. Среди них была и Ида Хасман, мать Марка и Бэбы, которая затем стала женой Жоржа...

У юной Бэбы Хасман были волнистые черные волосы, серо-зеленые глаза с редкими крапинками, алые губы и белозубая улыбка. Она работала секретаршей у директора сахарного завода в совхозе. И к этому директору по каким-то делам приехал заведующий школьным образованием города Бийска и в разговоре, он, как бы, между прочим, пожаловался, что в школах нет учителей иностранных языков, особенно немецкого. Тогда-то директор совхоза, в свою очередь, похвастался, что у него есть красавица, которая владеет пятью языками, и в том числе немецким и английским.

− И сколько ей?

− Девятнадцать.

− Быть такого не может, чтобы в таком возрасте знать столько языков!

− Может, и еще как.

− И диплом имеет?

− Она до войны окончила еврейскую гимназию в Каунасе.

− Она из ссыльных?

− Из ссыльных.

− И родители ее здесь?

− Только мать да брат.

− А отец?

− В Сибири, на «курорте».

− И ее держишь при себе, не боишься?

− Завод − не школа. Тут старики да старухи работают. А в школе − дети...

− Может, отдашь ее мне?

− Отдать ее я смогу, но как бы тебя потом вслед за ее отцом не отправили!

...Когда Бэба впервые вошла в десятый класс, у нее потемнело в глазах от страха: перед ней стояли ребята чуть моложе ее. Они же, в свою очередь, тоже онемели, увидев красивую молодую учительницу. Ученики школы любили ее и радовались, когда у них получалось и произношение, и диалог, будь он по-немецки или по-английски...

...Спустя шесть с лишним десятилетий, когда мы уже жили в Израиле, в Иерусалиме, я как-то напомнил Бэбе, как это она отважилась стать учительницей. И Бэба, расплывшись в широкой улыбке, привела еврейскую поговорку на идиш:

− Аз мен дарф дем ганеф, немт мен им ароп фун дер тлие. Если нужен вор, его назад и с виселицы снимут.

После ссылки в Бийске Бэба преподавала иностранные языки в Литве, а затем и в Израиле...

Марк, младший брат Бэбы, целеустремленный молодой человек, мечтал стать хорошим актером. Эта мечта ходила за ним по пятам. Он жил ею, она занимала каждую его клеточку. И переживал, когда его сверстники читали стихи, не вдаваясь в их содержание, красоту слова. Когда же Марк читал стихи в классе или на школьной сцене, то все, чуть ли не в один голос, говорили: «Растет настоящий актер!» То же самое он слышал, когда, будучи в сибирской ссылке, он выступал перед ссыльными и не ссыльными. Марк не просто читал, он превращал каждое стихотворение, каждый отрывок прозы в маленький спектакль... И уже в Вильнюсе его мечта наконец-то сбылась: он стал профессиональным актером русского драматического театра. Но была у Марка и другая мечта: он хотел вырваться из страны в Израиль. И вырвался. Овладев ивритом, он стал актером Беэр-Шевского драматического театра... Израильтяне любили Марка, ждали спектакли с его участием, за свою игру он был удостоен премии Маргалита. Обидно только, что тяжелая болезнь очень скоро увела его за собой... Но его имя не было забыто, оно продолжает жить в названии улицы города, где он жил, работал, был счастлив в семье... В 1972 году самолет, в котором находилась и семья Чесно-Хасман, взял курс на Тель-Авив...

Жорж учился в ульпане, грыз гранит иврита, но однажды он зашел в русское отделение израильского радио «Голос Израиля». Там он рассказал, что он журналист, что у него большой опыт работы на радио, что помимо русского, он свободно говорит и пишет по-литовски, по-немецки, на идиш и вот-вот заговорит на хорошем иврите.

Начальник русского радиовещания предложил Жоржу перевести небольшую газетную статейку с иврита на русский язык, а сам встал с секундомером за его спиной. Убедившись, что Жорж довольно-таки легко справился с переводом, он взял его в свой штат на радиостанцию «Голос Израиля». Потом двадцать лет его политические заметки пробивались сквозь «заглушки», ведь Израиль жил своей жизнью и защищал свое право на жизнь...

Живя в Израиле, Жорж не забыл Стасиса Свидерскиса,  спасителя трехсот пионеров, среди которых было восемьдесят еврейских детей... Спустя годы после совершенного им подвига, Стасис станет «праведником народов мира». Жорж расскажет о нем в своей автобиографической повести «Все реки впадают в Иордан».

Жорж Чесно-Зехарья Амит давно уже на пенсии, живет в Иерусалиме, в том же доме, куда не так давно пришла беда. После долгой болезни ушла из жизни его Бэба, с которой был счастлив пять десятилетий. И снова жизнь испытывает его на прочность, как и тогда − в то страшное трудное время... Но теперь рядом с ним его сын, его чудные внуки и правнуки... А мне лишь остается закончить свой рассказ о Жорже выдержкой из его книги «Все реки впадают в Иордан»: «Как не иссякают воды Иордана, так не прерывается и никогда не прервется жизнь идущих за нами поколений евреев, называющих себя израильтянами!»