Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2013

Александр Ступников

Один человек мне сказал

– Они друг другу помогают, – сказал мне один человек, – пристраивают, расставляют по теплым местам, деньги дают ...

– Прямо нелюди, – искренне удивился я.

Мы сидели в социальной государственной квартире на окраине Берлина, где мне пришлось ожидать своего товарища по прошлой жизни. Товарищ задерживался, и его отец, которого я раньше лично не знал, от нечего делать расспрашивал меня о житье-бытье. Он перебрался в Германию несколько лет назад, смотрел эмигрантское телевидение, читал «русские газеты» и, поскольку получал полное государственное обеспечение, считал себя свободным человеком. Человека звали Адольф, и он был немец, но считай, что русский, хотя и говорил по-немецки. Адольфа в восемнадцать лет призвали в СС, но он воевал недолго и попал в плен. Вместе с другими арийцами его направили в Россию, где они отстраивали разрушенные ими же города. Там он и познакомился с девушкой Марусей, нашел общий язык жестов и остался. «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес...» Только вот кому-то «юбер», а кому-то «аллес». Он всю жизнь проработал экскаваторщиком на стройке, от звонка до звонка, и ушел на пенсию с чистой совестью. Но про СС никому не говорил. И про евреев тоже. В гитлерюгенде его учили, что коммунисты – это агенты мирового еврейского заговора, которые свершили революцию в России. Однако, встречая воочию членов КПСС, он пришел к выводу, что Гитлера обманули.

–Коммунисты тоже не любят евреев, потому что те заправляют в Америке и на Западе. Они поссорили Германию с русскими и спровоцировали войну. Я уже понял, что стакан чая на кухне казенной квартиры – слишком высокая цена за поддержание его разговора. Но спорить не хотел. В спорах истину не рождают, а закапывают. Рождают ссоры.

– Вот ты, – продолжал Адольф, – уехал из страны позже моего сына, пособий и компенсаций, как он, не получал, а уже пристроился в Англии на хорошую работу. «Ваши» тебе наверняка помогли. Все евреи – братья – не то, что мы. Когда кто-то говорит, что он мне брат, пора срочно проверять карманы. Пока не поздно. Но я не стал ему это объяснять. Если люди полагают, что все евреи братья, зачем их отговаривать? Пусть хоть кто-то считает тебя избранным, ежели Б-г попутал. И уважает, чтобы при случае унизить. Хотя бы до себя. И опасается, даже если потому и ненавидит. Стоит ли разочаровывать тех, кто и так никого не любит? Один человек мне сказал, что все евреи – братья.

– Это в нашей традиции еще с библейских времен, – бойко ответил я и, глянув на тронутые артритом времени линялые руки Адольфа, подумал: Еще от Авеля и Каина. И чем евреи не люди?

Один человек мне сказал, что Советский Союз распадется через несколько лет, и он даже знает как это сделать...

Почему кузнецы своего счастья после победы становятся молотобойцами?

А самые голосистые певцы режима после его кончины – певчими?

На дворе разогревалась английское лето 1988 года. За пару тысяч километров от него уже поднимается пыль советской «перестройки», откашливаясь историческими откровениями и проблесками надежд на уважение к себе и к своей стране. Тогда еще к сверхдержаве, возможность распада которой даже и не мерцает.

По Лондону ходит шутка: «Чем отличается Горбачев от Дубчека? Ничем. Только Горбачев еще об этом не знает». Немногие здешние русские смотрят на мир через колючую проволоку памяти или живут одной ногой в России. Те, кто получше устроен – просто живут. Происходящее в СССР по мере поднятия занавеса выглядит со стороны как увлекательный спектакль, наивный, порывистый, но еще не злобный. Наоборот. Людям кажется, что их, наконец, не обманывают, и поэтому они обманываются сами.

Один человек мне сказал, что Советский Союз распадется через несколько лет, и он даже знает как это сделать...

– Ну да, – сказал я и подумал, что не хватает только куриного бульона. Накануне вечером мы хорошо вдвоем посидели в уютном доме в Кембридже, куда я приехал лично увидеть и познакомится с человеком-легендой Владимиром Буковским. Приехал на часок, да так и остался на сутки…

Буковский, как почти все незаурядные люди, оказался свободным, легким, глубоким и, неудивительно для большой личности, открытым человеком. Но то, что он «сидел», считывалось сразу. Это уже не вытравишь, как застарелую, сделанную еще тушью, наколку. Часа три поначалу он вытряхивал из меня душу, пока, наконец, не выставил закуску.

В шестидесятых годах того еще века Буковский, вместе с очень немногими, кто не носил фигу в кармане, выступил против системы. Его арестовали, упрятали в психушку и, не сломив, под давлением и при посредничестве американцев обменяли на сидевшего в пиночетовской тюрьме генерального секретаря компартии Чили. По стране тогда ходила задорная частушка «обменяли хулигана на Луиса Карвалана»… Одного из тюрьмы на самолете привезли в Москву, а другого – на Запад. Свобода – она тоже нередко становится понятием географическим.

Буковский решил осесть в Англии и сделал настоящую карьеру профессора в университете, но главным своим делом считал борьбу против коммунизма и советской системы. Как человеку практического дела и блестящему аналитику ему это удалось.

Одним из проектов, которыми он занимался, стал «Интернационал сопротивления». Как, где и через кого пробивалась эта идея, каким образом и насколько она финансировалась мне говорить неинтересно. Да и незачем. Те политики уже в прошлом, а фонды давно потрачены. И, похоже, не зря.

Если борьба не приносит денег, значит их забирают проигравшие.

– Уже в конце семидесятых годов было очевидно, что Советский Союз оказался в стадии экономической стагнации, которую, как мы хотели, надо было перевести в ситуацию надрыва, – говорил мне один человек, – И пришлось немало поработать, чтобы объяснить это американским президентам. Нам это удалось. Необходимо было оттянуть советские силы и средства, что называется, по периметру мира. Сделать так, чтобы СССР увяз и в Афганистане, и в Никарагуа, и в Эфиопии, и в Мозамбике...Чтобы колоссальные средства по возрастающей шли на поддержку десятков режимов и компартий. Как в прорву.

Кроме того, нам удалось убедить СССР в том, что США всерьез создают новую противоракетную систему, хотя это было не так, и вынудить его значительно увеличить расходы на оборону и новые разработки вооружений. Мы растягивали силы и средства Советского Союза по всему миру, всячески помогая вооруженному сопротивлению на местах. В Афганистане – это еще и помощь солдатам-дезертирам из советской армии, и попытка создания Радио «Свободный Кабул» на русском языке. В Анголе и Мозамбике – антиправительственные формирования. В Эфиопии – сепаратисты...

Проблема была и в том, что многие европейские страны оказались слишком «левыми» для моральной и материальной поддержки правых антикоммунистических сил вне континента. Надо было еще работать и с ними...

Одна из таких тайных и неизвестных операций была проведена против сандинистов в Никарагуа. Надо было оттолкнуть социалистические правительства, в частности, Франции и обеспокоенной войной в Центральной Америке Испании от моральной и экономической поддержки коммунистического режима в Никарагуа. В этих странах сандинисты пользовались сочувствием влиятельного либерального общества. И тогда Соединенные Штаты собрали большую группу журналистов и помогли им с поездкой в Никарагуа, где их сориентировали обратить внимание на положение индейцев племени мискито. Индейцы эти жили в джунглях и помогали антикоммунистам из «контрас».

Вернувшись из поездки, журналисты «отписались» в свои издания, но не о проблемах и о жизни этой страны, и даже не о войне с проамериканскими антикоммунистами, а совсем о другом. О геноциде краснокожих. Более мелкие издания охотно это перепечатали и подхватили. И получилось, что сандинисты Никарагуа серьезно нарушают права человека и устраивают красный террор против беззащитных индейцев мискито.

Лобби «Интернационала» в Париже постаралось, чтобы эта информацию легла прямо на стол французскому президенту, после чего Париж, и не только, пересмотрели свое отношение к режиму революционеров Никарагуа...

Но на дворе все-таки стояло лето 1988 года.

В СССР еще даже не объявляли о предстоящем освобождении всех политических заключенных. Только в конце этого года всплывут сообщения о первых призывах к многопартийности, и много чего еще появится или вылезет. Но, сидя за целительным чаем в неухоженном холостяцком саду у дома, я не мог не спросить, что думает серьезный, хотя и неофициальный политик, о советской перестройке.

– Да здесь все понятно, – ответил Буковский. – Реформа цен в Советском Союзе вскоре приведет к обнищанию и неизбежным социальным столкновениям. Их переведут на национальные. Тогда и начнется распад.

– В смысле? – я растерялся. – Распад и реформирование системы?

– В смысле, распад Советского Союза, – в тон мне надавил Буковский.

– Это кто ж его развалит? Эстония пополам с Карабахом?

И тогда один человек сказал мне то, что тогда показалось фантастическим, даже смешным, поскольку оказалось гениальным. И о чем я вспомнил только через три с половиной года.

– Я знаю, как развалить Советский Союз, – Буковский всегда говорил о серьезном с прищуром. Так, что было непонятно, собран он или шутит.

– Это на самом деле просто. Без войн и кровавых катаклизмов. Империя слишком сильна, чтобы ее кто-то решился разрушить извне. Так можно только укрепить. И изнутри это вряд ли возможно. Раздавят танками. Выход один – с фундамента. Надо чтобы Россия, стержень страны, вышла из Советского Союза. Остальное само посыплется. Вот увидишь...

Один человек летом 1988 года сказал мне, что Советский Союз развалится через несколько лет.

Один человек мне сказал, что рад приличным гостям в своем городе.

И я вдруг почувствовал насколько трудно жить без пистолета.

Мы оба стояли в дверях моего номера центральной гостиницы провинциального российского города. На втором этаже вдоль длинного и довольно сумрачного коридора носился неистребимый запах казенной мебели и какой-то невысказанной прохладной тоски. Я едва открыл дверь и переступил порог, как в проеме, выставив ногу вперед, возник он. Невысокий, крепкий, почти насмешливый.

– Мы рады приличным гостям в нашем городе. Вы здесь у нас по делам?

– По делам. Извините... Дверь уперлась в носок его ноги.

– Вы, наверное, у нас впервые, – доброжелательно сказал он. – И не знаете, что за пребывание по делам в нашем городе надо платить налог. Совсем небольшой, всего десять процентов. Независимо от времени проживания. Но вы ведь ненадолго?

– Вы смеетесь, – я уже понял, что влип и, похоже, зря было обрадовался недорогим ценам за отдельный суточный номер.

– Ну что вы, – почти обиженно сказал он и подвинулся. Через проход за ним, упершись в стену плечом, небрежно стоял второй человек и безразлично ковырял в ногтях убедительным таким ножом с зубчиками в верхней части лезвия. – Налог – это святое. Не думаю, что вы хотите неприятностей. Тут один начал грозить типа «милиция», так нос сломал от крика и еще порезался о казенный стакан. Пришлось платить... Можно ваш кошелек?

Я достал лопатник и с ужасом осознал, что там лежат две тысячи долларов. Привычка брать денег про запас – мало ли что. Вышло, что мало не будет..

– Оставь на дорогу, инспектор. Да и выпить придется по такому случаю...

Мне стало смешно. Мы говорили, словно старые знакомые, обсуждающие общие бытовые дела.

Он хмыкнул на кредитную карточку, вытащил деньги и быстро пересчитал, словно почесав пальцы.

Я подхватил сумку, прошел в номер и бросил ее на деревянную кровать. Все было прилично, застелено, чистенько и даже уютно. Злости не было. Страха тоже. Только усталость.

– Возьмите, – вдруг сказал он, укладывая доллары обратно в кошелек и протягивая его мне. – Ваши деньги за вычетом десяти процентов, двести долларов. Нам чужого не надо...

Они оба словно растворились в полумраке коридора, бесшумно до кошмара.

Привязанный крученым шнуром пульт к телевизору не работал. Зато за окном красовалась аккуратненькая луковица недавно отреставрированной церкви. Почему-то хотелось жить.