Сергей ШУМИХИН

Учусь постигнуть в каждом миге коммуной вздыбленную Русь

Сергей Есенин в дневнике Вячеслава Полонского

 

В изучении биографий «замечательных людей» сосуществуют две основные тенденции. Согласно одной, биография знаменитости есть публичное достояние и все без исключения факты из жизни должны быть учтены, изучены, опубликованы. Например, большие усилия были предприняты для расшифровки дневника жены Достоевского Анны Григорьевны. Ведя его, она использовала особый вид стенографии, очевидно, не желая, чтобы дневник был прочтен. Внимательнейшим образом изучаются любовные связи Марины Цветаевой и их влияние на тот или иной цикл ее стихов. Выясняется, с кем из сотрудников ГПУ пил чай Маяковский, а шведский славист Б. Янгфель опубликовал и прокомментировал его интимную переписку с Лилей Брик,  и  т. д. Словом, примеров множество.

 

Второй подход – прямо противоположный. Его сторонники считают, что предметом исследования должно быть только творчество писателя или художника, поскольку в своих произведениях автор высказывается и раскрывается в той степени, в какой считает нужным. Как говорил Андрей Платонов, «они не хотят знать о человеке все, они хотят знать только хорошее». Анализ же того, из какого сора и какие именно стихи растут, представляется в этом случае занятием этически подозрительным. Демифологизация кумира, если в таковой возникнет необходимость, должна предприниматься сугубо в литературном плане, без обращения к сведениям из личного дела писателя – сексуальным либо политическим. Исследователь волен выбрать любой из названных подходов, руководствуясь собственными убеждениями, вкусами и пристрастиями (в беспристрастных историков я не верю, несмотря ни на какие заверения и заклинания).

Однако есть и третий путь, согласиться с которым нельзя, какими бы благими побуждениями ни руководствовались его приверженцы. Речь идет о замалчивании и даже сознательной фальсификации тех или иных моментов писательской биографии. «Благие побуждения» лежат вне литературы и обычно являются откликом на меняющуюся политическую ситуацию. Как писала М.Чудакова о начальном периоде изучения биографии Мих. Булгакова, «биография  писателя,  еще только формируемая,  тут же деформировалась – ее приспосабливали к нуждам издания его наследия...  Возобладал утилитарный подход к биографическому факту».

Понятно, что такой подход господствовал в советскую эпоху глобального контроля не только за настоящим, но и за прошлым. Когда энтузиастка Мариэтта Шагинян обнаружила сведения о еврейских корнях Ленина, то документы о Бланках немедленно были упрятаны в глухой спецхран (хорошо, хоть не сожжены), а начальники соответствующих архивов запуганы так, как будто речь шла не о дедушке Ленина с материнской стороны, а о чертежах новейшей атомной бомбы.

 

Сергей Есенин в русской культуре фигура культовая. Оставим кинематографу дежурные пошлости  типа «чарующей улыбки» и  «золотой головы» - речь пойдет о научной биографии. Есениноведы, сколько можно судить, в своем большинстве – сторонники первой из названных выше тенденций. Не менее пушкинистов они дорожат ничтожными деталями - вплоть до  пуговицы своего героя (книга Серены Витале, опубликовавшей переписку Дантеса, называется «Пуговица Пушкина»). Поскольку исследователям важны факты любого масштаба, приведем архивную запись из дневника Вячеслава Полонского от 12 июля 1924 г. о мимолетной встрече с Есениным в Ленинграде.

Вячеслав Павлович Полонский (наст. фам. Гусин, 1886—1932) – историк, журналист, литературный критик. Человек разносторонний, он на одном месте долго не засиживался. Изучал жизнь и деятельность Михаила Бакунина и издал несколько книг о нем, в 1921—1929 годах редактировал журнал «Печать и революция», в 1926—1931 был редактором «Нового мира», одновременно заведуя Музеем изящных искусств. «Эстетический анархист» Алексей Боровой в своей владимирской ссылке в своем дневнике так отозвался о Полонском:  

«Длинноносый, тонконогий, самолюбивый, не в меру самоуверенный, любой ценой желающий играть роль, сильный перед слабыми, слабый перед сильными. Мелкое, упрямое самолюбьишко так и било из него. Таково было первое впечатление. И все последующие встречи укрепили его. Все его историко-политические работы недурно и литературно сделаны (Бакунин, сборники материалов), но все они густо рекламны. И не во всем ему можно доверять (пользование «первоисточниками» из третьих рук и т. п.). Бакунинская «Исповедь» стала для него бенефисной истерией. Он кликушествовал на подмостках, в печати, сплетал гнусности с восторженными оговорками… Позже Полонский усиленно ерзал, но его травили. И травили тем больше, чем больше он ерзал. Напрасно он объяснял, растолковывал, расшифровывал, увязывал, вилял. Его травили. И затравленным он умер».

Летом 1924 г. Полонский приезжал в Ленинград. Тогда же там находился Есенин, предложивший свою книгу Илье Ионову.

Илья Ионович Ионов (наст. фам. Бернштейн, 1887–1942) был не только издательским деятелем,  но и поэтом (неважным), а главное – родным братом  З.И.Лилиной - жены тогда еще находившегося  на вершине ленинградской власти Г.Е.Зиновьева (Киров сменит его в 1926-м). Умер бывший политкаторжанин и зиновьевский родственник в сталинском лагере (если дата смерти не фальшивая, как часто бывало).

Есенин был с Ионовым на ты, для работы пользовался его богатой библиотекой. Однако книга  в ГИЗе, ленинградским отделением которого заведовал Ионов,  по каким-то причинам не вышла, а стихотворение, где Есенин обращается к Ионову: «Издатель славный! В этой книге / Я новым чувствам предаюсь, / Учусь постигнуть в каждом миге / Коммуной вздыбленную Русь» появилось в печати только 31 декабря 1925 г. в вечернем выпуске ленинградской «Красной газеты» рядом с посмертным «До свиданья, друг мой, до свиданья…». 

В своем дневнике Полонский записал:

«12<VII>. Был в Ленинграде. К<расный> К<урьерский> <опаздывает?>; город – растет – через два года перерастет прежний, дореволюционный.

Ионов – встрепанный, электрический, кипит, торгуется, бранится, восхищается своими книжками. Хлопает книгой по столу, вертит перед глазами, щупает, ворошит страницы, сравнивает с прежними, хвастает дешевизной: «Вы посмотрите, как издавали раньше и как издаю я», – и тычет пальцем в цену, скрывая от неопытного, что рублевая книжка дореволюционная издавалась в 3.000, а рублевая нынешняя в 30.000 <экземпляров>. Но хороший работник: влюблен в свое дело, энтузиаст. Таких мало было и раньше. Он и в самом деле верит, что книга победит смерть, как изображено на его ex-libris.

Около него муравейник литераторов. Все жмутся, кланяются, просят: левиафан. Приходил при мне грузный, расплывшийся, белый, как лунь И.Ясинский. Просил увеличить ему гонорар с 35 рб. до 50 р.  <за> л<ист>. Ионов, против ожидания моего, без торгу согласился. Есенин терся, униженно льстя Ионову, не зная, куда девать руки, улыбаясь полусмущенно, точно сознаваясь перед всеми, что он льстит, лебезит, продается. Жалкое впечатление. Посвятил Ионову стихотворение, кое начинается словами: «Издатель славный»… Ионова слегка затошнило: «Удобно ли мне печатать?» – спрашивает.  Он купил у Есенина собр<ание> стихов – тот поэтому ходит перед ним на задних лапах. Пресмыкается – очень больно, такой огромный талант, <но> алкоголик, без чувства достоинства. Мне он очень долго и витиевато говорил, что он от москвичей ушел, они «без идеологии», а он теперь переродился, он принял Сов<етскую> власть и без идеологии не может. Я почувствовал без труда, что он «подлизывается».

Вечером Ионов устроил в грузинском кабачке маленький ужин по случаю хорошей прибыли изд<ательст>ва. Пригласил меня: любопытно, пошел. Были Ионов с Гл…<нрзб>, Элиава (<нрзб> грузин, он же наркомвоен), Есенин, два-три служащих и какой-то грузин, затянутый в сюртук, с зычным голосом, кот<оры>й после второго стакана стал петь, удивляя присутствующих руладами. Он, вероятно, завсегдатай этого кабачка – на предмет увеселения персонала. Был еще хозяин – грузин, окончил университет, теперь кабачок содержит, Элиава с ним на ты – словом, друзья. Есенин после двух-трех стаканов завел разговор о том, что Ионов его обобрал, купил за 600 рб. полное собр<ание>. Ионов, охмелевши, вспылил. «Дубина ты!» – кричал Есенину и приказывал своему помощнику: «Знаешь, где расторгнуть договор?» – и для страху записывал это в книжку. Есенин струхнул и стал униженно замаливать грех. Ионов все время покрикивал на него: «Дубина», – а он, улыбаясь, оправдывался, сводя все-таки разговор на то, что ему мало Ионов платит. «Ваше бы дело только торговать, вы как на рынке», – сказала ему жена Ионова.

Подвыпив, Есенин мне жаловался: «Не могу я, уеду из России, сил нет, очень меня притесняют. Денег не дают» и т. д.  Жалкое зрелище.

Его вообще как-то третируют. Как р<аз> вошел Элиава из соседнего кабинета, Есенин говорил со мной, – так он из-за стола смотрит на него надменным взглядом и говорит ему: «Есенин, я привык, чтобы со мною здоровались».

Печальна судьба этого человека. Дарование огромное, но гибнет безвозвратно, если не погиб. Ни культуры, ни самоуважения, ни своей среды, ни объем<ного?> взгляда на жизнь. Не удивительно, что пьет мертвецки. В пьяном виде стеклом вскрыл себе жилы по левой руке и не давался, когда хотели перевязать рану. Шрам остался ужасный – он поэтому носит на руке шелковую повязку. Но стихи все еще хороши. Сколько в них ощущения гибели, развала, разгрома. Деревня никогда еще не говорила таким поэтическим языком. Но его жалко».

 

Запись сделана по возвращении в Москву - следовательно, датировать встречу с Есениным можно 10 или 11 июня 1924 г.

Бросается в глаза, что оценки, которые дает Есенину самоуверенный Полонский поверхностны и замутнены ходячими представлениями: алкоголизм, сервилизм (конечно, не искренний, а хитро обдуманный), показное пресмыкательство перед сильными. Прямо неверно то, что он пишет о попытке самоубийства. Есенин действительно глубоко порезал стеклом руку, но это был результат несчастного случая.

 

А первый номер «Нового мира» за 1926 год открывался поэмой «Чорный человек» (именно «Чорный», так всегда писал Есенин), набранной  в траурной рамке. Редактором журнала только что был назначен Вячеслав Полонский. «Из современной нашей литературы выпал самоцвет, едва ли не самый яркий», – закончил он свою большую статью «Памяти Есенина» в том же номере.