Владимир Радзишевский. УХМЫЛКА БУКЕРА: ЛАУРЕАТ В ОТСУТСТВИИ ФАВОРИТОВ.. 1

Виктор Байгужаков. СРЕДЬ ЗВОНКОЙ ТИШИНЫ МЕНЯ СКВОЗИТ ПЕЧАЛЬ... 5

Яков Назаров. «ЗЕМНУЮ ЖИЗНЬ ПРОЙДЯ ДО…». 9

 

Владимир Радзишевский

 

Ухмылка Букера: лауреат в отсутствии фаворитов

 

На восьмом десятке Василий Аксенов отхватил первую в жизни литературную премию.

 

 

Букеровская премия - за лучший роман на русском языке - присуждается с 1992 года. По традиции летом жюри объявляет стартовый, или длинный, список претендентов. На этот раз в нем оказалось 39 авторов. Осенью из них формируется шестерка финалистов. Это короткий список. Наконец зимой, в начале декабря, одному из шести соискателей достаются 15 тысяч долларов - эквивалент лаврового венка.

В прошлом году жюри во главе с Владимиром Войновичем, огласив короткий список, жаловалось, что, во-первых, романа-откровения обнаружить не удалось, а во-вторых - фаворита в шестерке нет. Посмотрим и мы на этих счастливчиков, из которых предстояло выбрать победителя - лучшего романиста года.

 

 

Вместо романа - ломбард

"Валторна Шилклопера" Марты Петровой (М.: РОСМЭН, 2004) - это семейный дневник жены, матери, хозяйки, соседки, подруги, художницы и т.д. до бесконечности в одном лице. Записи охватывают полный годичный цикл - с 1 марта 2001 года по 8 марта 2002-го. В них - любовная фиксация мелочей: "Сходили с дочерью на оптовку, пополнили запасы: Приняла душ, уложила волосы феном, сделала маникюр, нарисовала лицо". Мило, уютно, завидно. События из телевизора в расчет не принимаются. Вот, например, как дают о себе знать взрывы башен в Нью-Йорке: "Позвонила родителям. Мама озабочена проблемой разгула международного терроризма и перманентно перегорающей лампочкой на лестничной площадке их этажа. Я внимательно выслушала ее соображения по обоим поводам и вдруг представила: выходит мама с ведром к неосвещенному мусоропроводу, а там Усама бен Ладен..."

В телевизионной версии это был бы привычный сериал. На экране все время что-то мелькало бы, но ничего не случалось. Героиня, которую зовут так же, как и автора, поражает тем, сколько она успевает сделать: разбудить, приготовить, постирать, отовариться, починить, запаять, постричь, обзвонить, навестить, поработать за компьютером... А еще посиделки, концерты, спектакли, выставки... А на ночь - чтение свежих журналов, дегустация мировой литературы и философии. "Все, что я считаю самым важным в жизни, на данный момент у меня уже есть и так, - подытоживает Марта Петрова, героиня Марты Петровой. - Теперь главное все это сберечь". Не роман, а ломбард какой-то.

 

Любовщинка с буффонадщинкой

В первую среду сентября Марта Петрова вместе с мужем-газетчиком присутствует в Большом театре на празднике Международной книжной ярмарки, а в субботу вместе с дочерью отправляется на ВВЦ, где и развернута сама эта ярмарка. Они бродят по стендам, съедают по паре сосисок с разливной "Балтикой". А могли бы попасть и на презентацию книжно-телевизионного проекта, о которой подробно рассказывает Александр Анисимов, герой-повествователь из романа Алексея Слаповского "Качество жизни" ("Знамя", 2004, № 3). Ведь персонажи обеих книг - люди одного не столь уж широкого модного круга.

Нынешний газетчик из "Валторны Шилклопера" слыл некогда молодым авангардным писателем, Анисимов в "Качестве жизни" ушел из журналистики, гнал бульварщину и выпустил за четыре года 24 романа. С готовностью откликался на любые издательские заказы: "Детективщинки листов пятнадцать. Любовщинки семь". И получалось не вовсе безнадежно. Сам ловил себя на том, что постоянно попадает в ситуации, им уже описанные. Почти оправдывался: "Наши тексты нас делают". Но ведь и телевизионная красавица, которой эти тексты никак не принадлежат, замечает, что он чуть ли не напророчил все, что сейчас с нею и с ним происходит.

Производственный роман рядового литературного поденщика с этой теледивой выносит его на гребень профессионально организованного успеха. Анисимову подбирают одежду, в качестве харизматического аксессуара навязывают бейсболку, придумывают роль полубезумного гения, сооружают подмигивающий псевдоним З. Асимов, под которым он приспосабливает для поддержки телепрограммы своей пассии старые романы. Купленные перья беззастенчиво возводят обновленную продукцию Анисимова-Асимова в ранг литературных шедевров. Для рекламы устраиваются поездки по городам. "Открылся сайт. Множество писем. Асимов сначала читает все и почти всем отвечает, потом отвечает не всем, потом перестает отвечать, потом перестает читать".

Механизм раскрутки представлен как саркастическая буффонада. Кажется, что столь лихо возводимый литературный бастион несокрушим. Но все рассыпается в одночасье, как только герой позволяет себе нарушить политес в отношениях с героиней своего романа. То, что происходит в итоге, заставляет вспомнить давнюю жалобу Анисимова на пиарщиков: "Им, видишь ли, мало играть в газеты, в телевидение, в политику, им еще хочется играть в живых людей".

При всей живости письма, остроте наблюдений, чуткости к женской психологии роман "Качество жизни" кажется до боли знакомым. В его литературно-телевизионном сюжете нет особой новизны. Тупая столичная тусовка успела надоесть.

 

Битва за Москву

Герой-повествователь Алексея Слаповского проживает в "Качестве жизни" один эпизодический роман и то, что ему сопутствует. Иначе говоря, многослойный, но все-таки эпизод. Герой-повествователь из романа Анатолия Курчаткина "Солнце сияло" ("Знамя", №№ 4 - 5) вываливает на читателя всю свою полную немыслимых приключений жизнь, рассказывая, как врастал он, упрямый провинциал, в каменистую почву Москвы с августа 1992 года по лето 2003-го. У Бальзака такой покоритель столицы носил бы имя Растиньяка и отличался крайней неразборчивостью в средствах.

Конечно, по сравнению со взбаламученной Москвой рубежа XX - XXI веков бальзаковский Париж первой половины века XIX выглядит сущей идиллией. И чтобы сделать мало-мальски приемлемую карьеру, московскому Растиньяку предлагались такие аферы и такие предательства, какие парижскому карьеристу и не снились. Но в том-то и фокус, что московский провинциал, даже пускаясь во все тяжкие, выдерживает самые жестокие переделки без отягчения совести. Среди волков он не будет выть по-волчьи и этим напоминает Петрушу Гринева из "Капитанской дочки".

Подспорьем новоиспеченному москвичу, помимо обычного везенья, служит разносторонняя одаренность. Он прирожденный композитор. Но потребуется - и станет классным клипмейкером, с ходу научится снимать на видео и на кинокамеру. Не растеряется, когда придется придумывать сюжеты для рекламных роликов, писать тексты для буклетов, выдавать слоганы. Один свой слоган он с гордостью приводит: "Селo сeло и сало съело". Не бог весть что, но ведь не хуже многих, которые приходится слышать ежедневно.

Поток жизни, в котором вынужден барахтаться персонаж Курчаткина, благодаря этому барахтанью ощущается въяве. А это именно поток, тугой и стремительный.

При этом из множества эпизодов один выбран, чтобы закольцевать повествование. История незамысловата. На редкость симпатичный предприниматель и друг нашего героя влюбляется в певичку из Томска и просит современного Петрушу Гринева слетать в Сибирь и послушать ее пение. Петруша не в восторге от голоса девушки, но не решается лишить ее шансов, а друга иллюзий. Бизнесмен построил певичке студию, нанял педагогов, сколотил оркестр, заказал клип, подобрал репертуар, организовал выступления по клубам и благожелательную прессу. Наконец устроил концерт для своего спонсора-банкира. И девушка при первой же встрече с банкиром захомутала его самого и бортанула благодетеля. Разоренный бизнесмен навсегда перебрался в Канаду, а Петруша Гринев получает от певицы приглашение работать вместе. И, естественно, отказывается, потому-то он и Гринев, а не Растиньяк.

 

Людоеды в зоне смертников

Причудливый и жестокий роман Людмилы Петрушевской "Номер Один, или В садах других возможностей" (М.: Эксмо, 2004) погружен в отчаянно экстремальный быт. Что в глухой тайге, что в неназванном городе, куда поезд из Москвы доходит за ночь, что в самой Москве главным образом нагло обманывают, предают, грабят, убивают. Без массовых убийств сам сюжет, придуманный Петрушевской, не сдвинулся бы с места.

А придумала она исчезающую цивилизацию, самую древнюю в мире, созданную таежным народом энтти. Через каждые 40 - 60 тысяч лет на Земле наступает обледенение, и привычные к холодам энтти - единственный народ, который смог пережить все прошлые ледниковые периоды и способен пережить будущие. Но осталось этих морозоустойчивых людей всего тысяча с лишним. Их святыни разоряют и растаскивают. А с недавних пор на их земле устроена зона смертников, куда свозят осужденных на пожизненное заключение. Но поскольку продуктов не присылают, то вся зона голодает. И чтобы выжить, ее обитателей выпускают охотиться на энтти, которых зажаривают и съедают. И если не ликвидировать зону, весь реликтовый народ исчезнет.

Гениальный поэт из энтти, который хранит в памяти семь поэм, каждая размером с "Илиаду", для спасения своего народа запускает программу переселения душ. Конечно, это возможно, только если человек погибает. В результате, по крайней мере, на время в одной телесной оболочке оказываются разные, совершенно несовместимые люди.

То, что получилось у Петрушевской, можно назвать романом-розыгрышем. Легко заметить, что Петрушевская откровенно покушается на монополию Виктора Пелевина в концептуально игровом жанре. И при этом даже переигрывает его, например, в речевой живости и разнородности. Но и самая яркая демонстрация литературного потенциала прорыва в литературе не гарантирует. А от Петрушевской ждешь именного этого.

 

У столицы под боком

Семь городов спорили за то, чтобы называться родиной старика Гомера, хотя шутники намекают, что "Илиаду" и "Одиссею" вполне мог сочинить совсем другой старик. Правда, тоже слепой, потому что Гомер - это и значит: слепец. Городок из книги Олега Зайончковского "Сергеев и городок" (М.: ОГИ, 2004) ни разу не назван по имени, и легко представить, сколько на белом свете таких городков, которые запросто могли бы сойтись в споре за первородство. И все-таки это не какой-нибудь условный городок, неизвестно откуда вынырнувший и где зацепившийся. На его место под солнцем кивает уже заглавие, в котором слышится и просто Сергиев, и Сергиев Посад, и Загорск - разные названия одного и того же населенного пункта на карте Подмосковья. Но за Сергиевым Посадом - легендарное прошлое. Здесь тесно, шумно и пестро от паломников и туристов. А наш городок, хотя и прилепился где-то неподалеку, но возник на памяти рассказчика, незадолго до Отечественной войны, вокруг химического завода, перемешав приезжих пролетариев с населением близлежащих деревушек и хуторов. Как только уличные собаки перестали отличать своих от чужих, тогда и почувствовали себя местные жители горожанами.

Главное достоинство прозы Зайончковского, - густота быта, соединяющего патриархальные устои с приметами самой модной современности. (Все-таки у нашего городка и Москва под боком.) Вот, например, как погибает громила Вовка-Фофан, ставший на удивление хозяйственным лошадником: "Вышло по-глупому: он стоял в деннике, подрезал Забаве хвост (кобылу эту он очень любил). Вдруг у него запищал мобильник, а Забава подумала, что крыса, и испугалась, ну и копытом... Потом нюхала кровь, пропитавшую опилки и, говорили, даже плакала, но это, наверное, выдумки".

Казалось бы, перед нами всего лишь бесхитростный пересказ слухов, свидетельств, догадок, пересудов... Но ведь не без задней мысли о непредсказуемой парадоксальности живой жизни.

 

То, чего не было

Основные события в романе Василия Аксенова "Вольтерьянцы и вольтерьянки" ("Октябрь", 2004, №№ 1 - 2; отдельное издание: М.: Изографус; Эксмо, 2004) происходят почти 250 лет назад - в последнюю неделю июля 1764 года, когда на одном из островов Балтийского моря ведут дружеские собеседования старик Вольтер и моложавый порученец и ближайший советник Екатерины Второй "по всем интеллектуальным вопрошениям" барон Федор Августович Фон-Фигин, в котором ни прозорливый Вольтер, ни даже секретные агенты петербургского правительства не могут опознать саму Екатерину.

Впрочем, во всей этой истории от истории лишь то, что Екатерина состояла в переписке с Вольтером. Встреч у них не случалось ни явных, ни тайных, ни с переодеваниями, ни без. Ну что же, Аксенов и не историк вовсе, чтобы строго следовать тому, что было, а писатель, которому не грех вообразить и то, чего не было. И если он сумел четверть века назад построить роман на допущении, что Крым остался у Врангеля и процветает по соседству с Советским Союзом, то почему не поиграть теперь в замаскированное свидание любвеобильной Екатерины с блистательным Вольтером. А там, где сегодня начинается литературная игра, первым делом приходит на ум Борис Акунин. В "Качестве жизни" у Алексея Слаповского старательно перечислено то, что требуется от нынешних авторов для успеха у читателя: муракаминщинка, паулокоэльевщинка, пелевинщинка, сорокинщинка, гарипоттерщинка и, конечно, акунинщинка. Если речь о "Вольтерьянцах и вольтерьянках", то выговаривается даже не акунинщинка, а акунинщина. Хотя с оглядкой на "Остров Крым", да и другие аксеновские вещи, справедливее было бы вспомнить аксеновщину - игру любой ценой. Что и говорить, игра эта классом выше, чем у Акунина. Но ведь в отличие от Акунина Аксенов и не ставил своей целью игру ради игры. Развлечению твердо предпочитал самовыражение. И вот досамовыражался почти до беспримесной развлекаловки.

То екатерининский генерал за 35 лет до рождения Пушкина перескажет своими словами стихи из "Евгения Онегина": "...старинну-то барщину давно уж оброком я легчайшим заменил". То Вольтер, оглядывая в зеркале свою стариковскую фигуру, чуть переиначит Есенина (должно быть, в обратном переводе с французского): "Плоть моя, иль ты приснилась мне?"

 

Однако возрастом и писательским багажом Василий Аксенов превзошел всех финалистов. А поскольку среди соискателей не оказалось фаворита, лауреатом и стал тот, чей общий литературный вес солиднее.

 

 

 

 

 

 

Виктор Байгужаков 

 

 

Средь звонкой тишины меня сквозит печаль...

 

 

Виктор Байгужаков родился 17 сентября 1962 года в подмосковном Дмитрове. Поэт, литературный критик, публицист. Стихи публиковались в трёхтомной антологии «Мистерия бесконечности», в журнале «Московский вестник», альманахах «Аватара», «Современники» (выпуск 2), «Новая Калiопа» (выпуск 1), газетах «Modus vivendi international», «Автограф», «Московский Университет». Дипломант Первого Всероссийского Пушкинского студенческого конкурса в МГУ им. М.В. Ломоносова в номинации «Авторский конкурс — стихи» 1996 года. Лауреат поощрительной премии Всемирного Литературно-поэтического конкурса, организованного первым музеем А.С. Пушкина в США (2002-2003 г., Нью-Йорк). Данные о Викторе Байгужакове вошли в первый выпуск библиографического справочника «На пороге XXI века».

 

 

* * *   Я Бог и шагаю в Бездну, Хотя туда трудно идти, А может и бесполезно - Ведь я не знаю пути. Здесь нет земной круговерти, И это страшней всего... Живые боятся смерти, А я не боюсь ничего. Иду в неясной печали, Без имени и лица. Мой путь лишь в самом начале - Ему не видно конца. Назад уже нет возврата. Пусть нет - ну так что ж с того? Нет в Бездне ни рая, ни ада, - Поскольку нет ничего. Ни мира, ни антимира - Одна слепящая тьма... Божественная сатира - Лихой поворот ума. Прошли человечьи игры И времени больше нет, Лишь Бездны острые иглы Пронзают бесплотный свет. Но разве есть смысл в картине, Которой не видел никто? Пишу о "Последней доктрине", Где "Я" есть то и не то.     * * *   О том, что останется - нам ли судить? Останется то, что останется... Пусть вьется судьбы моей тонкая нить - Она за иголкою тянется. Сошью я кусочек родимой земли С частицею неба звенящего. Пусть жизнь моя нынче влачится пыли, Но жажду я лишь настоящего. А будет, что будет... - Откуда мне знать О сумрачных бликах грядущего. Не смею я времени ход окликать, По звездному миру идущего. Молчанье не стоит, увы, ни гроша, Но дорого Слово оплачено. Какая же странная штука - душа, Поэзия в ней обозначена. Не знаю, о чем мне еще говорить. И так уже многое сказано: Пусть вьется судьбы моей тонкая нить - Покамест узлом не завязана.   * * *                 А. Горшенкову   Я хотел бы по звездам ходить босиком - Вот такая нелепая блажь. Только звезды, мой друг, далеко-далеко, Да и сам я почти что мираж. А живу ль я на свете? - Попробуй пойми. Может, даже совсем не живу. Одиноко брожу день-деньской меж людьми. Только это, как сон наяву. Длится он слишком долго и кажется мне, Что я больше уже не проснусь. Я поэт и поэтому верен Луне, А отсюда и вся моя грусть. Мне ее не избыть в этом мире земном, Что бездарно погряз в суете, Но белеет богиня-Луна за окном, В бесконечной своей красоте. Слышу я, как мелодия сердца звучит - Безмятежна, спокойна, проста... И стихи, возникая во мраке ночи, Проступают на глади листа.

* * *                           А.Сладкову.   Мне говорят, что грустен я. Так что ж мне веселиться, Когда Россия - мать моя, Подстрелена, как птица? Я все же русский человек, А не пришлец случайный И для меня здесь даже снег Сквозит вселенской тайной. Россия, родина, печаль - Бескрайние просторы И пронизают эту даль До ночи разговоры... Текут случайные слова Сквозь пласт земных времен. От слов кружится голова И прочь уходит сон. Пронзая горечь темноты Слова горят, как свечи. Мой собеседник - чудо ты! И рад я нашей встрече. Ты тоже русский человек И любишь матерь-Русь, Что прожила кровавый век - Отсюда моя грусть. Тебе ее я передам - Поговори со мной, А, впрочем, знаешь ты и сам Всю боль земли родной. И эту боль нам не избыть В безбрежности ночей, Но мы сидим - прядется нить Стремительных речей.                 Боль   Не ищи в делах моих корысти, Тайны не ищи в словах моих... Я уже не помню вечных истин, Потому горчит мой светлый стих. На душе смертельная истома - Радоваться нечему давно. Я ушел бы из родного дома - Только вот на улице темно. За окном протяжно стонет ветер, Нагоняя на меня печаль. Я живу один на белом свете, Но привык и мне себя не жаль... Звезды реют в запредельном блеске. Диск Луны желтеет вдалеке... Лист бумаги мну движеньем резким - Строчки боли корчатся в руке.     * * *   Приходят письма - черт бы их побрал. Уж лучше б мне тех писем не носили. Молчу в ответ, поскольку все сказал И думаю о родине-России. Да и о чем, скажите, думать мне? - Ведь люди мне давно уж надоели. Я слушаю, как в черной тишине Протяжно стонут белые метели. Какая ночь! А на душе тоска. В такое время думать лишь о смерти, Однако эта дума нелегка И я о жизни думаю, поверьте. "Я жить хочу, что б мыслить и страдать." - Сказал поэт. А что же остается? Ведь не дано нам с мыслью совладать - Она порой страданьем отзовется. Россия-мать! Ну где же ты, ответь. Вокруг я вижу лишь чужие лица. Я знаю, то твои посланцы, Смерть! - Все шепчут, что мне надо удавиться. Ну нет! Я ведь сказал, что буду жить. Тоска пройдет - лишь белые метели В ночи протяжно будут ворожить, Напоминая о земном пределе.

Зимний сонет   Начало ночи вызвездило даль И осветилась темная планета, А за окном пургой стонал февраль И было явно далеко до лета. Я за столом сидел - мне стало жаль, Что не могу найти строку сонета И вечные для русского поэта Пронзили душу горечь и печаль. Ночь на дворе - полынит сердце мгла И хочется душе моей тепла, Но в комнате холодное молчанье. Так тяжело, что силы нет дышать И все же продолжаю я писать Сонет - другим, хотя бы на прощанье.                 Сон   День кончен и забыт До завтрешнего дня, И только ночь молчит, Но смотрит на меня. В ней светел лик Луны, Рой звезд течет сквозь даль. Средь знобкой тишины Меня сквозит печаль. Проваливаюсь в сон, Как в бездну пустоты И я почти спасен От вечной суеты. "Все суета сует..." - Экклесиаст сказал. Вернее фразы нет, Но грустен слов накал... Я не люблю слова О вздорном и пустом, А глупая молва Не ведает о том. Но есть ли дело мне До чьих-то злых речей? - Ведь сплю я, и во сне Журчит лесной ручей. Журчание его, Как музыка звучит. И больше ничего Не нужно мне в ночи.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Яков Назаров

 

«ЗЕМНУЮ ЖИЗНЬ ПРОЙДЯ ДО…»

 

 

Есть одна очень важная задача фотографии. Когда кто-то из живущих на земле людей вдруг становится знаменитым, у всех просыпается интерес к его личной жизни, скрытой от общественного взгляда.

Древнеримский политический деятель и писатель Сулла во втором веке до нашей эры оставил такой диалог:

 

Сулла: А всё-таки, милейший, назови себя.

Поэт:               Ваккара, о, Великий! Ваккара, твой слуга.

Сулла: Нет, не слышал. Но это ровным счётом ничего не значит. Я, говоря по правде, мало знаю поэтов. Сегодня он в тени, а завтра, глядишь, соперничает со временем.

Моисей Александрович Фейгин соперничает со временем в буквальном смысле слова. В начале 2004 года, в дни своего столетнего юбилея, он показал выставку своих работ, в основном написанных за последние годы. Он, конечно, стар и слаб, но полон творческих сил, и это даёт ему возможность ни на один день не прекращать работу.

Выпускник знаменитого «ВХУТЕМАСа», ученик А. Осмёркина, он всю жизнь хранит верность своему учителю. Он был единственным, кто в годы опалы и преследований Осмёркина протянул ему руку верного ученика и друга, не боясь возможных последствий.

Моисей Фейгин победил время. Когда искусство, которому служил Фейгин, оказалось не у дел, когда творчество подобных мастеров было приравнено почти к антигосударственной деятельности, Фейгин оставался верен выбранному пути. Время это кончилось, а Фейгин продолжает писать свои картины, яркие, сочные по живописи, полные сострадания и любви к людям. Его любимые герои – Чаплин, Дон Кихот, Христос.

Художник не торопится. Холсты в его мастерской стоят по десять, двадцать лет. Он всё возвращается к ним, что-то меняет, и они снова стоят в углу, дожидаясь своего часа.

У Фейгина есть одна поразительная для старого человека черта — с каждым годом он всё больше и больше становится атеистом. Его не удовлетворяют никакие догмы, предлагаемые всеми религиями. «Я уже настолько стар, что могу приподняться и увидеть, что там. Там ничего нет. И в этом мудрость природы – зачем хранить столько барахла!».

Моисей Александрович, наверное, немного лукавит. Бессмертие — это не склад ненужных вещей, а результат жизни человека, сохранённый в памяти будущего. Здесь художник может быть спокоен — ячейка его жизни на большую часть уже заполнена.

В последние годы прошли его выставки в Лондоне и Москве (в Третьяковской галерее и в Московском музее современного искусства). А сам художник по-прежнему продолжает работать, пряча от прямого света глаза под самодельным козырьком.