"Информпространство", № 191-2016 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2016

Евгений Бень

Разойтись, чтобы найти взаимопонимание

— Долгое время вы занимались литературой, религиозной философией. Теперь выступаете в качестве политолога. Почему так?

— Вообще-то, сколько себя помню, я хотел быть журналистом, публицистом. В брежневское время в силу совершенно разных обстоятельств это было сложно, но я закончил филологический факультет Московского государственного педагогического института, а через год попал в отдел публикаций Центрального государственного архива литературы и искусства. Потом наступил 1987 год — тогда было востребовано возвращение имен, а я очень любил религиозную философию, и, в отличие от других, имел о ней представление: о Владимире Соловьеве, о Бердяеве, о Шестове, о Василии Васильевиче Розанове, о Франке… И оказался в журнале «Наше наследие», где вел историко-литературные публикации, был потом заведующим отделом этого журнала, а позднее уже газета «Куранты», газета «Сегодня»…

Как минимум девять колен моих предков, во всяком случае, по линии отца, жили на территории Российской империи. И с годами все более и более проясняется, насколько важна корневая, можно сказать, многовековая связь с Россией.

Так получилось, что я стал постоянно заниматься политической аналитикой и политологией после того, как произошло присоединение Крыма к России. Это событие вызвало у меня сильнейшую потребность осмысливать и объяснять российскую позицию по этому вопросу. Я понял, что это нужно, что моя точка зрения востребована, полезна: она может оказаться небольшой толикой большой правды.

— Вы упомянули Крым… Согласитесь, до этого в мировой политике был застой, а присоединение Крымского полуострова стало водораздельной чертой в отношениях России и Запада. Теперь Россия второй год подряд диктует всему мировому сообществу свою повестку дня. Позже произошел резкий поворот на сирийские события. Как думаете, с чем это связано и во что выльется?

— Думаю, будущим историкам еще предстоит в полном объеме оценить это событие — присоединение Крыма к России. Ведь особенности населения — главный, определяющий фактор принадлежности территории к тому или иному государству. В Крыму на протяжении 25 лет после краха СССР жили по большей части русские, русскоязычные. Во всяком случае, 95 процентов населения идентифицировали себя как русские. И эти люди, ни много ни мало два миллиона, оказались оторваны от страны. Это трагедия. И заноза, так или иначе, все время жила в сердце каждого, кто любит Россию, ощущает связь со страной… И вот полтора года назад в связи с присоединением Крыма, наконец, занозу удалили. Присоединение Крыма вновь дало России возможность осознавать и ощущать себя масштабной страной с масштабной историей — не только в далеком прошлом, но и сегодня, сейчас, завтра. Буквально на наших глазах вершится большая история. История страны, в которой мы живем. Это очень и очень важно.

Теперь по поводу Сирии. Россия взяла на себя инициативу в Сирии не в силу того, как полагали украинские власти, что у нашей страны имеется определенная стратегия, согласно которой пришло время взять инициативу на Ближнем Востоке, чтобы отвлечь мир от Украины. Конечно, это идеологическая схема. Мы видим, что сегодня у Кремля, с Божьей помощью, есть целый ряд возможных перспектив и проектов развития событий. Выбирается тот, который на данном этапе наиболее соответствует геополитической ситуации в мире.

Чтобы отвлечь внимание от Украины, Россия могла вмешаться в ситуацию и раньше. ИГИЛ уже давно оккупирует территории Ирака, Сирии и Ливии. Но время пришло тогда, когда пришло. Почему? Да потому, что стало понятно: этот «клуб по интересам» — западная так называемая антиигиловская коалиция из 60 участников — не способен уничтожить заразу под названием «Исламское государство»… ИГИЛ по всему миру ведет «черную» торговлю нефтью и человеческими органами, организует наркотрафик, вымогает деньги за заложников. Все это разрастается на Ближнем Востоке. Чума переходит и в Европу, где ситуация тоже зашкаливает — в том числе из-за огромного числа беженцев. «Исламское государство» угрожает и Европе, и миру, и бывшему пространству Советского Союза. Включая Украину, кстати говоря.

Больше чем две трети территории Сирии оккупировано. Россия никогда не скрывала, что у нее есть в регионе геополитические и стратегические интересы. Поэтому если сейчас Россия не отстоит свою военно-морскую базу, то падет режим Башара Асада, а это стало бы торжеством терроризма на Ближнем Востоке. Подавляющее большинство тех, кто воюет с Асадом — либо ИГИЛовцы, либо пусть проамериканские, но самые настоящие суннитские террористические группировки. Следовательно, российская инициатива закономерна. Уже, как говорится, отступать некуда.

Можно было бы поставить вопрос, зачем Россия хочет взять на себя эту миссию? Ведь там вроде как Иран с одной стороны, Израиль с другой, Саудовская Аравия с третьей. Все эти страны, декларируя крайне негативное отношение к «Исламскому государству», все-таки по разным причинам заинтересованы, чтобы на Ближнем Востоке пожар не был окончательно потушен. Ирану раньше было отчасти удобно противостояние ИГИЛа проамериканскому Ираку, Израилю нужно решать проблемы с Хамасом и Хезболлой, в свою очередь, противниками «Исламского государства», Турция зациклена на бесконечной борьбе с курдским народом, причем курды — враги ИГИЛа… Едва ли не все государства Ближнего Востока находятся в таких своеобразных отношениях. Они декларируют полное неприятие «Исламского государства», но мало что предпринимают.

Россия может заставить бороться против чумы, создавая условия, чтобы названные государства перешли от слов к делу. То же касается и европейских стран. Они тоже могут принять участие в антиигиловской коалиции, если по инициативе России она возникнет в дальнейшем.

— Большая геополитическая игра… В чьих руках, на ваш взгляд, сегодня основные козыри?

— Вообще-то США допускают один сценарий развития событий: чтобы геополитические козыри находились только в руках Белого дома и американского ВПК. Иначе, если ключ к миру не в руках Вашингтона, зачем вообще нужен мир?

— Это понятно… Но есть ли у России приоритет в политической позиции?

— Безусловно. У России есть традиционный конкретный интерес в арабских странах. Ситуация оказалась заморожена на пару десятилетий, но не исчезла. Интерес связан и с экономикой, и с энергоресурсами. У нас есть интерес и во взаимоотношениях с Израилем, а у него довольно сложные отношения с Соединенными Штатами. В Израиле живут бывшие граждане Советского Союза — примерно пятая часть населения. Кроме того, если Россия перехватит инициативу и справится с «Исламским государством», то американский план — везде расшатывать ситуацию и расширять до бесконечности свой ВПК, создавая во всем мире хаос, — будет дискредитирован. Произойдет обрушение американских планов, по крайне мере, на Ближнем Востоке. Это конкретно воздействует на потенциал США во всем мире.

— Есть такая поговорка: «враг моего врага — мой друг». У России есть партнеры в антиигиловской коалиции?

— Очень симптоматичны политические визиты. В Россию приезжал премьер-министр Израиля Нетаньяху, смущенный назревающим реальным участием России в военной операции в Сирии. Не войдет ли Сирия в противостояние с Израилем? Путин его успокоил: в Сирии сейчас совсем другие проблемы — как бы спасти государство от разрушения террористами. Он сказал, что Россия намерена ответственно подойти к вопросу военно-стратегического сотрудничества с сирийской властью, а значит, дал понять, что Россия берет на себя ответственность и за соседей Сирии.

Столь же важные встречи состоялись с Махмудом Аббасом, с Эрдоганом… Заметьте, они приезжали перед выступлением Путина на Генеральной ассамблее ООН, а не Путин ехал к ним сверять часы. А раз они готовы, значит, имеются перспективы сотрудничества, значит, Россию принимают как очень серьезного игрока на Ближнем Востоке. И давайте вспомним, что Россия — член Ближневосточного «Квартета», а это немаловажно как еще один элемент статуса РФ в ООН.

— Как вы расцениваете прозвучавший на генассамблее ООН призыв к американцам присоединиться к коалиции?

— А они и так давали понять, что готовы к сотрудничеству с РФ и даже с Ираном в русле антиигиловской коалиции. Объяснение простое: давайте представим, что Башара Асада сметет именно «Исламское государство». Если не вмешательство России, так бы и получилось. И тогда весь мир возложил бы ответственность на Соединенные Штаты. Что для них означало бы глубочайший кризис. Хотя внешняя политика США уже и так в кризисе.

Если ИГИЛ захватит власть в Сирии, США вынуждены будут признать полный крах своего ближневосточнного курса. Россия вмешалась, США нашли возможность не препятствовать ее инициативе — и теперь, когда ИГИЛ будет уничтожен, это все равно выльется в кризис внешней американской политики на Ближнем Востоке. Но уже не столь болезненный, как в случае, если ИГИЛ захватила бы Сирию. Борьба с «Исламским государством» ведет к оздоровлению международных отношений не только между Россией и Европой, но в дальнейшем и между США и Россией.

— Насколько велика вероятность возобновления диалога между США, Европой и Россией? Какой результат устроил бы все стороны?

— Я скажу парадоксальную вещь: такого интересного диалога между Россией и Европой никогда не было на нашем веку. Обнажились сущности — в условиях противостояния, отсутствия взаимопонимания по многим вопросам. Диалог сейчас продуктивнее, чем в 1990-е годы, когда Россия жила в абсолютном фарватере интересов США и Евросоюза. И гораздо продуктивнее, чем между СССР и Западом в брежневские времена, когда мы пытались вставить им в голову ценности марксизма-ленинизма, а они в нашу — ценности буржуазной демократии.

Сегодня обнажены настоящие проблемные узлы. Россия лежит на перепутье дорог между Севером и Югом, Востоком и Западом. Она христианская страна, но восточно-христианская. А это другое христианство, очень связанное с Византией, с иудейской традицией… Об этом мало говорят, но это важно. Совсем все по-другому, чем на Западе. И в силу этих причин Запад, быть может, только сейчас открывает глаза на Россию: видит ее задачи, ее потребности, начинает узнавать ее такой, какая она есть. А когда люди узнают друг друга в естественном независимом состоянии, тогда плотнее может быть дальнейшее взаимодействие. Но это вопросы будущего…

— Подождите, а куда денутся стратегические идеи Штатов по поводу всеобщего разоружения, построения системы ПРО в Европе и так далее… Испарятся?

— Это очень интересно. Давайте посмотрим, что происходит в Европе. В Британии проходят социологические опросы по поводу возможного выхода страны из Евросоюза. Уже более 50 процентов британцев, в основном из старой Англии, готовы к этому. В Германии, стране-основательнице Шенгенской зоны, стране-инициаторе создания Евросоюза, сама Меркель говорит: ситуация с беженцами может привести к выходу из Шенгенской зоны. Похожие тенденции намечаются и во Франции. Евросоюз меняется — государства самоидентифицируются. Принцип «Европа без границ» подвергнут сомнению. Беженцы — индикатор того, что прежнего доверия друг к другу нет. Я думаю, что разоружение, мирное сосуществование — это все уходит в прошлое, остается в 80-х, 90-х, начале 2000-х годов. Наступает время, когда взаимодействие государств в построении мира без войны нуждается в каких-то новых механизмах, новых договоренностях между странами.

А сейчас мир должен переболеть. Знаете, как в детстве бывает — корь или ветрянка. Может, сейчас у мира все детские болезни сразу. Дай Бог, чтобы потери оказались как можно меньше, чтобы выработался иммунитет, и чтобы мы выздоравливали уже на новой основе — когда изменятся диспозиции США, России, европейских стран по отношению друг к другу. Таковы, я думаю, новые условия для взаимодействия и разоружения.

— Раз уж мы заговорили о Европе, давайте подробнее о миграционном кризисе. Как думаете, удастся ли переварить поток мигрантов? Вы считаете, что мусульманство и христианство исторически трудно совместимы?

— Я так не считаю. Я считаю, что ислам и христианство — очень разные религии. В начале XXI века демографическая стратегия в Европе строилась на представлении, будто представители ислама пройдут адаптацию в Европе и постепенно пополнят рынок квалифицированного труда, переучатся, смешаются с европейцами. Все это миф. Потому что у ислама довольно специфические и мировоззренческая, и идеологическая линии поведения. Для мусульман естественно желать, чтобы правоверных в мире стало больше. Они с этим рождаются. Они для этого живут. Они рассказывают об Аллахе, о свершениях пророка Мухаммеда. Поэтому нормальный мусульманин не склонен к ассимиляции и адаптации в христианской цивилизации.

Сама европейская идея ассимиляции и адаптации мигрантов с Востока — парадокс! Эта идея изначально вступает в противоречие с исламом. Поэтому нормально и естественно, чтобы подавляющее большинство в Европе составляли коренные жители: в Германии немцы, во Франции французы, в России русские и т.д. Нужно решать вопрос с демографическим кризисом естественным путем, не привлекая граждан тех стран, которым сложно адаптироваться и войти в европейскую ситуацию.

Например, я, будучи евреем по национальности, иудеем по вероисповеданию, прожил год и три месяца в Израиле. Там я совершенно отчетливо понял, что это не моя среда. Даже мне было крайне сложно выйти из русского мира, российской среды, взаимоотношений, системы координат, из языка, моего во всех оттенках — я с ним живу. Даже мне! С какой же стати люди из других стран, из другой культурной и языковой среды и вообще с другой религиозной энергией могут адаптироваться, ассимилироваться и выстроиться по ранжиру? В массе — невозможно.

Я нисколько не умоляю значение ислама. Это одна из трех великих авраамических мировых религий. Надо просто называть вещи своими именами и смотреть правде в глаза.

— Так Европа переварит мигрантов?

— Знаете, вспомнилось: не можешь — научим, не хочешь — заставим. Поэтому — нет. В той тенденции, как сейчас, конечно, не переварит. Для этого должны быть серьезные законотворческие изменения. На эту тему уже говорят в Европе. В ООН должен быть пересмотрен статус беженца, иначе Европа просто захлебнется. И не только не переварит, но и столкнется с волной террора. Это реальная угроза.

Беседу вел Вячеслав Бочкарев