Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Геннадий Норд

Не готовилась уйти

Прошло больше месяца, как внезапно не стало отзывчивого, доброго, светлого человека – Риммы Федоровны Казаковой.

Никакие эпитеты не смогут сегодня охарактеризовать Римму, выразить всю невыносимую боль потери. Замечательный поэт, надежный и честный друг - Римма была разной: любила пошутить, посмеяться, переживала за друзей, не отказывалась выпить, подпустить крепкое словцо, сердилась, остро реагировала на то, что происходит со страной, могла безоглядно влюбиться, расстраивалась, грустила…

Но одно могу сказать точно: у нее никогда не было депрессий. Римма любила, умела и хотела жить.

К чему я об этом?

А вот к чему. Совсем недавно я узнал, о заявлении, сделанном руководству Союза писателей Москвы еще на кладбище во время похорон определенными товарищами. Оказывается, якобы, в январе Римма очень серьезно говорила с ними о смерти. Сказала, мол, что через три месяца умрет и просит их быть ее «душеприказчиками».

Жалею, что я не пресек эти высказывания сразу. Наверное, не услышал их там, возле Римминой могилы. Тогда я находился в шоковом, стрессовом состоянии, и осознание этой, мягко говоря – неправды, произошло только теперь.

Ответственно заявляю: Римма не собиралась умирать!

Так сложилась моя жизнь, что последние четыре года я был, практически, все время рядом с ней. После гибели моего сына Римма вытянула меня из омута черноты и отсутствия стремлений и желаний. С Риммой мы проехали, давая концерты, более семи тысяч километров по дорогам США и Канады. И когда я решил вернуться в Россию и активно заняться раскруткой – ненавижу это слово! – своего творчества, Римма не просто поддержала меня, но и предоставила мне крышу над головой и, что лукавить, иногда и пропитание.

Мы и по России с ней проехали, и в Москве выступали, и несколько песен написали, и печатались вместе в различных изданиях. Но это работа.

А в повседневности я просто вошел в ее жизнь. Мы стали родными. Она звонила и переживала, если я задерживался, волновалась, если у меня что-то не получалось, спорила, подсказывала, учила, советовала, наставляла меня, как старшая сестра, как совершенно родной человек.

А наши разговоры, а наши ночные посиделки, которые мы оба очень любили и долго потом вспоминали... Мы рассказывали друг другу о своей жизни, читали и обсуждали стихи, пели песни. Было заведено, что каждый из нас вечером рассказывает о произошедших с ним за день событиях, и какие-то сложные ситуации мы разрешали вдвоем.

Римма доверяла мне не только ключи от квартиры, но и свои чувства, мысли, и если хотите, маленькие секреты.

Поэтому думы ее о смерти, если бы таковые были, не могли не быть озвучены мне. Я бы узнал об этом первым. И это подтвердят многие люди, приходившие к Римме в дом и знавшие о наших взаимоотношениях.

Римма никогда со мной всерьез о смерти не говорила.

Иной раз разговор о смерти возникал за последние годы лишь в полушутливой форме, мимолетно и в таком контексте: вот я умру, что будет с сыном, внуками и тобой?

Кроме того, после санатория Римма собиралась побывать в Англии на фестивале «Пушкин в Британии», а еще уговаривала меня поехать с ней вместе на поэтический фестиваль в Грузию в конце июля.

И последнее. Если бы Римма собиралась умирать, то она успела бы оформить документ, дающий право определенным товарищам писать, исполнять и тиражировать песни на ее стихи.

Мы сегодня говорим об увековечивании памяти Риммы Федоровны Казаковой. Так давайте для начала будем честны перед этой памятью.

Сергей Надеев

Главный редактор «Литературных вестей»

Газета «Литературные вести»

27 июня — сорок дней, как мы без Риммы Федоровны Казаковой. В этот день выходит специальный выпуск газеты Союза писателей Москвы «Литературные вести». Номер будет посвящен ей. Слова прощания, соболезнования, слова памяти и благодарности. И стихи. Стихи Риммы Казаковой и стихи ее друзей-поэтов, посвященные ей. Это то немногое, что мы можем сейчас сделать.

Леонид Гомберг

Между Западом и Востоком

Уроки современной живописи

Борис Карафёлов на вернисаже в музее Востока

Что значит «еврейские художники»? Ну, например, можно ли назвать еврейским художником Роберта Фалька, самого именитого мастера в экспозиции? Или, скажем, Михаила Иванова, считавшего себя сыном Бабеля, но воспитывавшегося в русской художественной среде — в семье писателя Всеволода Иванова?

Обо все этом и многом другом мы говорили с участником выставки, замечательным художником Борисом Карафёловым, который предложил свою трактовку «главной темы» экспозиции: русские художники еврейского происхождения пишут Восток.

Звучит заманчиво. Но… какое отношение к Востоку имеют иллюстрации Григория Ингера к повести Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл»? Или — современные реалии Земли обетованной (Восток же!) на полотнах израильских художников, принявших участие в московской выставке, — к Средней Азии?

Впрочем, все эти вопросы никак не влияют на отменное качество представленных на выставке работ, к изысканной зрелищности всей экспозиции.

Борис Карафёлов выставил восемь картин, тематика которых связана с пустыней. Названия говорят сами за себя: «Городок в пустыне», «Пустыня Негев», даже просто «В пустыне»… Весьма выразительны работы в гуаши из «бедуинской серии», где реальность и мираж не просто сосуществует, а представляет знаковое тождество. Вообще живописи Карафёлова присущ особый мистический подтекст, подчас имеющий знаковое выражение в виде реальных символов, вроде человека с собакой на полотне «Окраина города» или сочетание «дом-древо-люди» в картине «Старая олива». Интересно: совсем иное отношение к пустыне как символу тщетных исканий отражено на картинах израильского художника Михаила Яхилевича.

На выставке представлены мастера разных поколений, направлений, школ. Конечно, значительное внимание публики привлекают работы мастеров старшего поколения Роберта Фалька, Александра Лабаса, Меира Аксельрода, оказавшихся в Средней Азии в эвакуации в годы Второй мировой войны, возможно, разглядевших в тамошней жизни некое подобие древнего Израиля — аналогия хоть и наивная, но для впечатлительного художника весьма плодотворная. А Рувим Мазель, волею судеб оказавшийся на Востоке еще раньше, под обаянием восточного базара наполняет свои библейские сюжеты — «Продажа Иосифа», «Авраам и три ангела» — колоритными туркменами в реалиях начала прошлого века.

По мнению моего собеседника Бориса Карафёлова, — он родился в Средней Азии, вырос и учился в Украине, работал в Москве, а теперь живет в Израиле — пространство, среда, «работа света» в Иерусалиме и Ташкенте, например, несмотря на значительную разницу, все же имеют много сходного. Сначала, по его словам, он хотел представить в московской экспозиции, несколько ташкентских работ, но ничего не нашел — все они у коллекционеров.

«В работах Бориса Карафёлова, — писал искусствовед Григорий Островский, — нередко ощущается некая недосказанность, угадывается порог восточной изобразительности, за которым виднеются немереные дали вечности». Конечно, «восточная изобразительность» нисколько не опровергает, — наоборот, подтверждает, — что Карафёлов европейский художник, с известной израильской прививкой, — но определенно европейский. Библейская основа его мифа порой едва угадывается в контексте новаторских поисков формы и света нового времени. Срединное положение Иерусалима (между Западом и Востоком), иногда кажущееся просто бытовой частностью, в полной мере отвечает настрою его души, склонностям его натуры и находит адекватное отражение в его картинах.

Все это может увидеть внимательный зритель на выставке в Государственном музее Востока; работы москвичей и иерусалимцев, живущих ныне и давно ушедших в мир иной, оставили нам в наследство вечное удивление перед тайной иного, восточного, мироощущения.