Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2010

Кирилл Ковальджи

Новые страницы мозаики

Кирилл Ковальджи в юности

Что такое лит

Таинственное слово «лит», производные от него: «залитовано» или, не дай случиться, «незалитовано»... Никто не мог толком расшифровать аббревиатуру «Главлит», зато все знали, что это – цензура. Она была табуированной, с цензорами общались только главные редактора или уполномоченные им лица.

На решения Главлита нельзя было ссылаться (со временем этот запрет неофициально перестал соблюдаться). Цензура была, известно, свирепой, но и глупой. Первое мое столкновение с ней было заочным. По моей инициативе в Кишинев по командировке прибыл мой польский друг – еще студент Литинститута – Рышард Данецкий. Принимали его в союзе писателей и в газете «Молодежь Молдавии», где я работал. Я попросил его написать очерк для газеты, он охотно согласился, успел мне дать материал перед самым отъездом. Очерк был вполне добротный, все зубы на месте. Я поставил материал в номер, вычитал полосу, а наутро ахнул: очерка в газете не было, чем-то его заменили. Я – к главному, к Чащину. Он разводит руками:

– Лит снял, я ничего не мог сделать. Говорит – кто такой? Может быть, ревизионист (поляки уже в 55-ом году вели себя неспокойно). Пусть союз писателей подтвердит, что это их гость, тогда публикуйте…

Я, естественно, бегом в союз писателей, к оргсекретарю Льву Мироновичу Барскому:

– У вас Данецкий отмечал командировку?

– У нас.

– Подтвердите, пожалуйста, – всего несколько строк для редакции. Он написал прекрасный очерк о Молдавии, а Главлит задерживает, говорит, что даст добро, если вы подтвердите, что он был вашим гостем!

Барский мгновенно преобразился, изобразил крайнее возмущение

– Я? – вскрикнул он – я буду потакать всяким трусам и перестраховщикам? Ни за что!

– Лев Миронович, дорогой, я хочу, чтобы очерк был опубликован. Помогите, чего вам стоит? Вы же отмечали командировку, принимали его, он талантливый польский поэт, мой друг!

– Нет, нет, нет! Не буду я унижаться перед всяким трусом! Не те времена. Не нужны никакие всякие там справки!

И я ушел ни с чем. Но не сдался. Я позвонил в Москву, намекнул Рышеку в чем дело. Он обратился в свое посольство, поднял шум, те позвонили в наш МИД, из МИДа Кишиневу выразили удивление. Очерк был немедленно напечатан (Чащин шепнул мне, что цензор, фамилия которого была замечательная – Зайчик, получил втык).

Но Зайчик меня запомнил. Через некоторое время я сидел в типографии ночью как дежурный по номеру (очень кстати, потому что шло мое стихотворение «Однажды осенью»). Я, «свежая голова», в последний раз вычитывал полосы, ждал штампа цензора, чтобы отправить номер на подпись главному редактору. И вдруг третья полоса возвращается ко мне с моим стихотворением, крест-накрест перечеркнутым красным карандашом.

Я знал, что цензор располагался в соседнем помещении на том же этаже и решительно направился туда, толкнул дверь, на которой не было никакой надписи. В глубине комнаты за небольшим столом сидел человечек в защитном френче – Зайчик. Увидев меня, он быстро поднялся: – Я разговариваю только с главным редактором… – Знаю, но я ответственный по номеру и кроме того автор стихотворения.

Я пересек комнату и сел напротив него:

– Будьте добры, что вас смутило? Стоит ли посылать машину за главным, задерживать номер?

Зайчик помедлил и тоже сел:

– Стихотворение безнравственное.

– Почему? – искренне изумился я (стихотворение было просто лирическим и даже назидательным).

– А вот посмотрите. Вы пишете о девушке: «И к ночи ждешь свиданья с новым другом»… К ночи… с новым… Это же разврат.

– Что вы! Видно по контексту, что я упрекаю знакомую, хорошую девушку за некоторое легкомыслие. Но если вас смущает ночь, давайте заменим «Под вечер ждешь свиданья…»

Я простодушно заулыбался. Зайчик вскинул брови, видимо, подумал – стоит со мной заедаться или нет. И решил:

– Ну, это совсем другое дело. Исправляйте. Я подпишу.

…Вернусь к Барскому, раз уж я его вспомнил. Он был «левобережный», то есть настоящий советский, тертый калач и большой хитрован (по тогдашним меркам – писатель). Однажды на собрании поэт Михня с трибуны резко и возмущенно критиковал его. Как на это реагировал Барский? Во время перерыва я слышал, как он деловито подозвал Топпельберга, председателя республиканского Литфонда, и дал указание:

– Завтра же выделите материальную помощь Михне, вы же знаете, у него закрытая форма туберкулеза, печатается редко…

Рекомедация Горбачева

Радостно возбужденный Натан, завотделом поэзии, прибегает ко мне и говорит: – Кирильчик, я исчезаю на три дня, срочное задание! Понимаешь, генерал Н. встретился с Горбачевым на даче, прочитал ему свою поэму о войне, Михаил Сергеевич порекомендовал опубликовать ее в «Юности». Понимаешь, что это для нас значит? Андрюша доверил мне за три дня привести ее в приличный вид и – прямо в номер. Все подборки снимаем с верстки…

Меня покоробила эта новость, да и вообще что-то показалось странным.

– Подожди, говорю, сам Горбачев звонил Дементьеву? – Нет, его помощник. Я уже был в «Метрополе», где остановился генерал (он из Ставрополя), взял у него рукопись. Сырая, ну, даже очень сырая, но я справлюсь!

– Почему же она понравилась Горбачеву? Он же грамотный! – Ну, Кирильчик, не наше дело… – А все-таки - какой помощник? Андрей его знает? – Конечно. Что за вопрос!..

Назавтра я позвонил Натану. – Как дела? – Ой, голова трещит. В сущности, приходится переписывать… – Вот как? Зачем же это делать? А что скажет автор? – Автор полностью нам доверяет … – А я что-то ему не доверяю. – Перестань. И без тебя тошно.

Я все-таки пошел к Дементьеву. – Андрей, прошу тебя, позвони под любым предлогом этому помощнику… – Зачем? Это известное имя. Правда, он телефона не оставил… – Вот-вот, позвони в отдел пропаганды, ты там всех знаешь, спроси номер этого дяди! – Ты что? Сомневаешься? – Андрей, ну, пожалуйста, позвони. Ты ничем не рискуешь!.. Андрей, поколебавшись, звонит знакомой секретарше в аппарат ЦК, спрашивает телефон имярек. И вдруг меняется в лице, благодарит, кладет трубку и обращается ко мне: – Странно! Она меня поправила – у помощника другое отчество. Но я ведь хорошо помню, как он себя назвал! Петрович, а не Сидорович! Я даже записал – вот листочек! – Андрей, говорю, это плохо пахнет. Помощнику, конечно, звонить неудобно. Давай просто потянем время. А ты пока наведи справки об этом генерале… Пусть и Натан его пораспросит – дескать, мы хотим печатать поэму с его подробной биографией…

…И Андрей нажал на тормоза. Публикацию стали откладывать из номера в номер. Генерал что-то понял и исчез...

Застольники

В ялтинском «Доме творчества» (в ту пору, когда он еще был наш!) за одним столом оказались я, Лапин, Бабенышева и некий крупногубый шахтер. Каждый чем-то отличился. Лапин тем, что никогда не заказывал заранее, как мы все, из меню на следующие дни. Я спросил почему. Он ответил чистосердечно:

– Понимаете, если я закажу, а потом увижу, что вам принесли, мне вдруг захочется того же, и буду завидовать. Так лучше я сначала увижу, что вам принесут...

А Бабенышеву я спросил, когда она уезжает. Она чуть ли не обиделась.

– Я не хочу этого знать!

– Как так? У вас же путевка на срок...

– Никаких сроков. Захочу – уеду раньше. Или позже. Я не выношу ничего заранее установленного...

– Но вам же приходится заранее заказывать билет!

– Нет, я просто вышла в Переделкино на дорогу, проголосовала, машина довезла меня до аэропорта, там я купила билет...

А шахтер однажды заискивающе обратился ко мне:

– Вы писатель?

– В некотором роде...

– Так помогите мне. Я хочу подруге послать звуковое письмо к 8-ому марта. Составьте мне, пожалуйста, красивый текст...

Я как можно вежливей отказался:

– Поймите, я же напишу по-своему, а вы должны сами, по-вашему...

Он слегка надулся и отошел. На другой день после обеда пригласил меня в холл, где была радиола:

– Идемте. Я уже записал, послушайте, что у меня получилось.

Он достал голубоватую виниловую пластинку, установил ее, запустил. Зазвучал его баритон:

«Дорогая Маша! Горячо поздравляю тебя с международным женским днем 8 марта. Желаю тебе успеха в труде и в жизни. Послушай мою любимую песню... Твой Марат».

Дальше шла песня «Самое синее в мире Черное море мое!»

– Ну как? – спросил Марат, с надеждой заглядывая мне в глаза:

– Замечательно, – сказал я. – А вы сомневались...

– Но это еще не все! – засуетился он, приободренный, и поставил на диск еще одну пластинку:

«Дорогая Вика! Горячо поздравляю тебя с международным днем 8 марта! Желаю тебе успеха в труде и в жизни. Послушай молю любимую песню. Твой Марат».

И опять – «Самое синее в мире...»

...Всего оказалось шесть звуковых писем. Только имена разные. Мне пришлось их все прослушать.

– Смотрите, не перепутайте при рассылке! – попытался я пошутить.

– Что вы! Я никогда ничего не путаю! – ответил он серьезно.

Он гордился собой и причмокивал губами…