Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Древняя синагога в Галилее

Михаил Письменный

Время Б-га

Галилея

Пиама

Владелец больших стад Элия из города Асохиса отправился в Александрию продавать шерсть. Обычно он пользовался услугами перекупщиков, которые развозили ее по красильням Тира или прядильням Десятиградия, но мастера всякого дела – прядильщики, ткачи, красильщики, а потому и перекупщики, были греки, с которыми евреи в те времена особенно враждовали.

Евреи не любрили многобожников-греков, а греки – евреев, и в синагоги подбрасывали свиней. Поэтому перекупщики шерсти не шли к пастуху-еврею, и если брали товар, то тайно и по бросовым ценам.

Причины этой вражды были очень серьезные. Земли Израиля принадлежали в те годы Селевкидскому государству, и властители-греки решили отучить евреев от их веры. Им казалось диким, что евреи не работали по субботам, не ели свинину, запрещали у себя всякие изображения, даже статуи, которых полно в греческих городах, а греческие порядки евреи считали дикими: они ведь намного древнее греков.

– Когда царица Савы приходила почтить царя Соломона, на месте Афин бегали козы, не знающие пастуха, – смеялись евреи.

С несчастным и глупым решением карать евреев за веру связано много страшных историй. Греки тогда настолько усовершенствовали жестокость, что долгое время все другие народы, как ни старались, не смогли добавить к их жестокости почти ничего.

В Птолемеевском государстве, в Египте, греки тоже обвиняли евреев во всех своих бедах, а евреи, со своей стороны, не скупились на обиды и оскорбления по адресу греков.

Случилось так, что Элия явился в Александрию в недоброе время. Он и товар выгрузить не успел, как в городе начался еврейский погром. На базаре прокричали, что евреи вооружаются, и что скоро они выгонят из Александрии греков. Этим, якобы, пригрозила некая Сара греческой торговке Калисе, которая не насыпала в мерный кувшин зерна «с горкой». С этой угрозы началось большое насилие: пролилась кровь, сожгли много домов, а Сару с Калисой растоптала толпа. Когда очухались после, увидели: лежат они дружка с дружкой, и не понять, где Сара, а где Калиса. Так и погребали незнамо кого – греки, незнамо кого – евреи.

К Элии на корабль лезли обезумевшие от страха люди, и по доброте душевной Элия приказал выкинуть в море шерсть, чтобы спасти людей.

Когда корабль вышел в море, Элия заметил среди беженцев девушку, которая не плакала, как все вокруг, не заламывала руки и не выкрикивала проклятия. Она грустно смотрела на удаляющийся берег родной земли, на дымы от горящих домов, которые, словно руки слепого, щупали небо, оставляя на нем черные пятна.

– Как зовут тебя, девушка? – спросил Элия.

– Пиама, – прозвучал негромкий ответ.

Элия хотел спросить, чья она, есть ли у нее родственники, к которым можно прибиться. Но девушка добавила, помолчав:

– Одна я теперь. Отца убили.

– Кто твой отец? – спросил Элия, чтобы узнать, осталось ли у нее имущество в Александрии.

– Обувщик. Все богатство обувщика – его руки, – снова ответила девушка на вопрос, который прозвучал и который не прозвучал.

«Как легко с ней разговаривать! – подумал Элия. – Словно у нас общая голова».

В словах девушки слышалось горе, но ни слезинки не блеснуло в глазах.

А Элия еле удерживал слезы.

– Я не оставлю тебя, Пиама, – пообещал он девушке.

– Со мной – Мариам-соседка. Тоже дочь обувщика, и теперь – круглая сирота. Помоги и ей, если можешь.

Пиама указала на девочку-подростка, которая, закутавшись в плащ, жалась к мачте. Серый косячок паруса дрожал над ее головой от ветра, а лицо девочки было твердо. Ни слова – из сжатых губ.

«Эта молчит и не плачет, та не плачет и молчит, – подумалось Элии. – Похожи, как сестры».

– И об этой девочке я позабочусь, – пообещал Элия.

Среди других на корабль забрался некий старичок – весь в белом, по виду – ессей. Этот старичок оказался свидетелем разговора Пиамы и хозяина корабля. Он все внимательно выслушал и сказал Элии:

– На том свете отблагодарит тебя В-вышний за твою доброту.

– Отчего ж на том, а не на этом? – рассмеялся Элия.

– Таково твое предназначение, – обронил старичок и заплакал, словно жаль ему стало Элию.

Келев

Ветер и волны быстро гнали корабль, но, когда шли мимо Ашкелона, увидели, как толпа людей над обрывом, громко крича, столкнула в море человека с привязанным к ногам большим камнем. Человек долго летел с огромной высоты и ушел в воду вслед за смертельным грузом.

На корабле был слуга по прозванию Бегота, которого Элия купил на невольничьем рынке в Дамаске – молодой ладный малый в синей рубахе, схваченной кожаным пояском. Он встрепенулся, зыркнул на хозяина...

– Дозволь спасти!

– Не спасай казненного, – предостерег старичок-ессей.

– А вдруг то не казнь, а убийство? – возразил Элия.

– Оставь это дело В-вышнему рассудить, – настаивал старичок.

Но Бегота, не дождавшись хозяйского слова, схватил нож, воткнутый в мачту на случай рубить канаты, и прыгнул в воду, только сверкнули светлые середки подошв.

– Его спасешь, а себя погубишь, – сердито предрек старичок и опять заплакал.

– Кто ты такой, дедушка, – склонился к нему Элия.

– Я Иехуда-ессей. Все исполнилось, что пришлось мне предречь.

Про Иехуду-ессея ходило по земле много слухов: мол, предсказывал даже царям.

Бегота вынырнул с веревкой в руке, за которую тянул казненного. Но тянуть рукой, а другой – грести, никак у него не получалось. Матросы бросали с корабля веревки, но ветром их относило в сторону.

С обрыва в это время посыпались камни, и донеслись греческие слова:

– Не тронь, не спасай!

– Теперь-то и подавно надо спасти, – решили ненавистники греков.

– И без нас бы он не погиб, – проговорил Иехуда. – Не суждено ему...

Но Элия не слушал ессея. Он огляделся, чтобы тяжелое что привязать к веревке, и, не найдя, отвязал от пояса кошелек с монетами, затянул узел, раскрутил над головой и бросил. Кошелек плюхнулся точно перед носом Беготы.

Бегота быстрым движением сорвал кошелек, сунул за пазуху, связал веревки и крикнул:

– Тяни!

Матросы вытащили утопленника, положили на палубу и стали тормошить, вытряхивать воду, но напрасно. Молодой человек вытянул ноги и руки, открытые глаза смотрели на солнце, не щурясь. Не видели ничего.

– Отходит, – проговорила Пиама.

Она хотела подойти к нему, но Элия удержал. Он сам встал на колени перед простертым телом и сказал, указывая на стиснутые скулы:

– Не трясите! Воды в нем нет.

Элия подсунул руку под затылок лежащего и стал поглаживать скулы его, словно ослабить хотел страшное напряжение, остановившее дыхание.

– Вернись, милок, не уходи, – проговорил Элия.

Слезы набежали ему в глаза и упали на лицо человека, которого упрашивал он дышать.

Дрогнуло сведенное лицо, и тело подалось к Элии, перевалило грань, кромку жизни. Рука Элии ощутила дыхание человека.

– Свое отдал, – охнул Иехуда. – В жизни не видел я подобной щедрости.

На него никто не смотрел, никто не слушал его бормотанье.

Молодой человек вскоре пришел в себя и пролепетал по-арамейски:

– Спасен.

– Как звать тебя? – спросил Элия.

– Я Варпафир – сын Пафира, а там, где я был, звали меня Келев.

«Келев» значит «собака».

Юноша рассказал историю о том, как вез с отцом морем стекло из Сидона в Иоппию, как напали на них пираты. Был бой, и отец убил из пращи пиратскую собаку.

Пираты всех перебили на корабле. Перед тем как утопить отца, навклер – старший у пиратов – сказал: «Твой щенок будет у меня теперь вместо пса, которого ты убил».

– И был я псом у них, сидел на привязи. Потом того навклера убили, а новый продал меня в Ашкелон греку. Тот захотел свининой меня накормить, а я стал драться и разбил статую идола. Вот и бросили меня в море.

– Иди ко мне в пастухи, – предложил Элия. – Ты не пас в наших краях, но Бегота подскажет что надо. Бегота, возьмешь ученика?

Раб потряс на руке хозяйский кошелек, из которого текла вода.

– Держи, хозяин, свои деньги, а от меня – воду за ученика!

Все смеялись, а Иехуда-ессей прошептал:

– Зря, добряк, кошелек бросал. Все богатство свое ты бросил этому человеку.

Ветер и волны быстро пригнали корабль в Птолемаиду, а оттуда до Асохиса – камень бросить – так близко.

Война

Не прошло много времени, как Элия взял Пиаму в жены, и она стала хозяйкой большого богатого дома. Мариам жила вместе с ней и помогала прясть, ткать, готовить пастухам кулеши, варить сыры и приглядывать за большой оливковой рощей, чтобы не обивал оливки бродяжный народ.

У Элии был двенадцатилетний брат по имени Иаков. Это юркое ловкое существо являлось то тут, то там, все знало, все видело. К вечеру навьючит осла и бегом – на тырло к Варпафиру отвезти еду, поутру вдруг появится в Кане, где купит по дешевке с пяток корзин, а потом прямым ходом – в Тарихею к рыбакам и коптильщикам, у которых корзины дороже рыбы. Притащит в Асохис рыбу и новости со всей Галилеи.

А новостей было много, потому что началась война. Царь Ианнай стал покорять прибрежные города и среди них – независимую Птолемаиду. Но жители Птолемаиды попросили помощи у кипрского тирана Птолемея Лафура (Горошка). Во главе огромного войска не замедлил явиться сам Птолемей.

После всяких боевых событий – стычек, битв и союзов – Птолемей решил напасть на Иудею. Тогда царь Ианнай выставил против грека пятьдесят тысяч воинов. Причем, был у него даже неуязвимый отряд с медными щитами. У остальных у всех щиты были кожаные и деревянные.

Узнав о мощи иудеев, Птолемей Лафур развернулся от Иудеи и двинул войска в Галилею.

И вот явился Иаков рано утром, как с неба упал, и тут же разбудил брата.

– Греков на нас движется тьма. Птолемей хватает по деревням женщин и детей и в котлах варит, чтобы все от него бежали. Наше стадо у горы Фавор пропало. Окружили его греки и съели.

– Да ты не шутишь ли? – не хотел поверить Элия.

– Нет, брат.

– Надо спасать стада, – сказал Элия.

Вскочил он на коня, чтобы успеть указать Варпафиру, куда гнать овец и как сохранить, потому что война стада не множит. Но Варпафир с Беготой позаботились обо всем – разведали ущелья с ручьями и травами, пригодными для овец, пещеры просторные. На высотах насажали сигнальщиков-подростков, наделали загонов среди полевых кустов, чтобы в случае набега спрятать животных от хищных глаз.

– Остался бы ты, хозяин, при стаде! Целее будешь, – советовал Варпафир.

– А как же дом, жена, слуги? Вот что скажу я тебе, Варпафир, – решил Элия. – Ухранишь стада целиком – половина твоя. Половину сбережешь – твоя четверть, а четверть останется – вместе будем выбираться из бедности.

Ианнай

Селевкидское государство, созданное после смерти Александра Македонского, разваливалось, как песочные затейки детей. И двух веков оказалось многовато царям Селевкам и Антиохам. Нагулявшись, навеличавшись, напившись крови в междоусобных сварах, отплывала в вечность их череда. Удары парфян и римлян были так сильны – все народы и области царства захотели самостоятельности, переменились в союзников и врагов. Царей развелось столько же, сколько разбойников, и каждый разбойник кричал, что он царь.

Всем вместе в большом государстве невыносимо, но и собственный путь оказывался невыносимо кровав.

И все же люди засевали поля, собирали урожаи, торговали, женились, рожали детей, хоть никто не был уверен, что завтра не наденут ему на шею ярмо и не испоганят род – не изнасилуют мать, жену, сестру.

Иудея стала избавляться от греческих пут. Царь Ианнай пытался взять и самарийские города, а также некоторые владения, бывшие под арабами, на востоке. Из поля зрения царя не уходила и Галилея.

Но были и крупные неудачи. Одной из них стала потеря Асохиса. В один из субботних дней, когда жители не могли сопротивляться, Птолемей всей мощью ударил по городу, и он пал. Тысячи жителей угнали в рабство на Кипр, но кое-кому удалось скрыться в соседней Ципоре.

Матфан – начальник обороны

Жители Ципоры устояли перед Птолемеем Лафуром. Обороной у них командовал коэн Матфан.

Но Элия до этих событий не дожил. Несмотря на субботу и на то, что евреям-молодоженам до года после свадьбы воевать запрещалось, он вместе с малой кучкой храбрецов пошел биться и пал, сраженный вражеской пикой, оставив молоденькую жену Пиаму, подружку ее по имени Мариам и младшего брата Иакова-подростка.

Потеряв разом все, семья бросилась бежать. Раб вывез их из горящего города на телеге среди трупов, но ночью по дороге в Ципору, сделав господам кущу, пошел хоронить трупы и исчез вместе с ослом и телегой – свободы захотел Или попал в чьи-то лапы.

Молодая вдова, мальчик и девушка притащились в Ципору, и, только закрылись за ними ворота, нагрянули греки.

Очутившись в осажденном городе с Мариам и мальчиком на руках, вдова за ячменную лепешку отдала золотые сережки, за горшок горячей воды и вареную репу – обруч с головы Мариам, а за ночлег на пороге чужого дома пришлось снять с Иакова шерстяной плат с голубыми цицит, без которого мальчик стал похож на раба.

И не миновать бы им рабства, если бы не священник Матфан. Увидев Иакова, он спросил:

– Чей ты раб?

– Я Иаков из рода царя Давида, – гордо ответил мальчик и так вздернул голову и сверкнул глазами, что окружавшие Матфана воины рассмеялись.

– Человек царского рода должен хорошо знать земли царства, – глаза Матфана сделались хитрыми. – Разговаривать с царями он тоже должен уметь.

– Царям нужно отвечать коротко и ни о чем не спрашивать, – быстро сказал Иаков. – А все тропинки от Кармила до Фавора мне ведомы.

Малец мигом догадался, что начальник обороны затеял разговор неспроста. О том же догадалась и Мариам. Она выскочила вперед, обняла Иакова и заявила:

– Этот мальчик – последний в своем роду! Жена брата его бездетна.

– Но... – возразил Матфан.

Девушка не дала говорить.

– Кого и защищать тебе, коль не нас?

Мариам – подросток еще, но у Матфана голова закружилась от ее красоты. Он молод, неженат, а ее белый лоб с морщинкой гнева, черная прядка из-под платка, рассерженные глаза и длинноперстые руки, обнявшие мальчика… Такая вдруг глянула женщина, перед которой впору робеть, хоть ты и коэн, и полководец.

Тут же подоспела Пиама. Она рухнула на колени, подняла руки так, что на плечи съехали рукава, и попросила сквозь слезы:

– Не губи мальчика, пусть созреет! Я должна понести от его семени, чтобы не прервался род мужа моего.

В это время со стены закричали об атаке, захлопали пращи, полетели камни, и послышался дружный крик сотен глоток:

– Евреи, умрите!

Греки подтянули таран: от ударов задрожала средняя башня.

– Котлы, котлы переворачивай! – закричал Матфан.

Еще вчера на башню – а она самая утлая была из всех девяти башен города – носили воду и кипятили в котлах. Но начальник башенной обороны – купец из Газы – размахивал факелом, приказывая что-то совсем другое.

– Что он вздумал?! – крикнул Матфан не своим голосом. – Погубит нас всех!

– Евреи, умрите! – неслось из-за стены.

– Отведи-ка этих ко мне! Накорми! И мальчик пусть спит, – приказал Матфан слуге.

– Спит? – переспросил слуга.

– Мальчишке – спать, а женщин – беречь, – сердито повторил Матфан и побежал на башню.

Оказалось, начальник башенной обороны вместо воды вскипятил в чане масло и теперь пытался его поджечь, чтобы, горящее, опрокинуть на головы нападавших. Но пламя на масле краснело и угасало.

– Умрите! – гремело снизу.

От греческого свинорылого тарана подались и начали выкрашиваться старые слоистые камни.

– А ну раздевайсь! – крикнул Матфан.

Он сдернул с себя плащ, бросил в чан, палкой потыкал – поокунал, а когда выдернул, плащ чадно вспыхнул от костра, и в стороны полетели жирные шипящие искры.

– Берегись! – крикнул Матфан, в полусмехе-полуугрозе оскалив белые зубы.

Он вспрыгнул на гребень стены под летящие камни, замахнулся и бросил руку вперед. Ветер принял плащ, крутанул его над врагом и вляпался в крышу тарана. Враги, видно было, пытались крючьями стащить огненную птицу, но плащ распадался на куски, впиваясь в доски горящим маслом, и чем усерднее стаскивали его, тем схватчивей вцапывался в дерево огненный пласт. Палочные крючья горели, мокрые доски похрустывали на ветру и неохотно занимались, дымясь.

– Ах, евреи смрадные! – орали снизу уже вразнобой.

Защитники башни весело раздевались, хикали, ойкали, макали в масло тряпье и швыряли на врага, не боясь обжечься. Голые зады сверкали на стене всему городу на потеху. Зато под стеной отдельные вспышки огня грудИлись в косое гудящее пламя, из-под которого с горящими волосами и спинами, визжа, выбегали солдаты.

Таран вместе с крышей горел недолго, и не он стал главной потерей врага. Ветер задорно переметнул огонь на высокую бревенчатую раскоряку, с которой греки готовИлись прыгать на стену. Раскоряка вспыхнула, и в пламени ее смеялся над греками даже солнечный лик. Весь город полез на стену ржать, потому что греки строИли подставу неделю. И еще с неделю прогомозятся, пока сколотят новую, а там, глядишь, В-вышний спасет.

– Ай, Матфан! Что удумал, Матфан!

– Гляди, рубахи побросали! Голозадые – на стене!

– Купец тоже хват. Хитрован! Масло сварил. Нельзя воду – на дерево. Не спалишь.

– Тоже мне – хват... Проволындался с маслом, чуть башню не ковырнули.

– Даня, шмындрик свой не спали!

– Я еще дочку твою этим шмындриком проберу! – гоготал со стены Даня.

Срамник в пляс пустился, оттянув пальцами стыд и поигрывал на нем, как на струне.

Долгим было в тот день веселье. А с вражеской стороны тянуло горелым мясом.

Ночью, когда тишина поглотала звуки, и звуки размыло в бездонном нутре тишины, когда костры стражи на городской стене бесшумно перемигивались с такими же кострами врага, Матфан послал Иакова к царю Ианнаю. Замечено было, что Филостефан – полководец врага – отбыл от Ципоры прочь. Значит, осаде конец, значит, греки готовят царю новую гадость на новом месте.

– Беги к Иордану, в Асофон беги. Царь Ианнай – там, все ему расскажи, – приказал Матфан.

Удачливым послом оказался Иаков. Прошел, можно сказать, по усам вражеской стражи, через лагерь прокрался и юркнул в лес – никто его не заметил, никто не погнался. Овечьими тропами до Иордана путь недолог – утром Иаков добежал до своих.

Как только произнес он имя Матфана, тут же принял мальчика царь, и сам в те поры совсем еще молодой человек. И царицу Шеломит увидел Иаков, которая в первые годы царства не покидала мужа.

Иаков оставлен был при царе и царице. Он видел, как на берегу Иордана евреи позорно проиграли битву Филостефану, потом победы видел и новые поражения...

Расширял и укреплял свое царство царь Ианнай, отщипывал от соседей города и местечки, пока более могущественные силы вокруг занимались междоусобной возней.

За успешную оборону города и урон врагу царь Ианнай дал Матфану поле у Ципоры, а также виноградник и рощу. Вскоре коэн Матфан женился на Мариам, и она родила ему двух дочерей. Пиама жила в его доме и ухаживала за детьми. Стада Элии уцелели и приносили доход. Варпафир, которому отошла половина стад, сильно разбогател. Он следил также за стадами Иакова и каждый год вместе с первинками для Храма посылал ему деньги, вырученные за шерсть и сыры.

Так исполнилось все, что предсказал Иехуда-ессей.