Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2011

Наталья Крофтс

Кружение

* * *

Устремив огромные собачьи глаза на человека, она пошла за ним. Как всегда в таких случаях, он сначала долго подманивал, потом осторожно погладил по светлой, все еще немного напряженной голове. Наконец, она выдохнула, выпуская неловкость, и под густыми ресницами засветилось доверие. Со временем она пригрелась у очага и даже перестала тревожно постанывать во сне. По вечерам, влюбленно следя за своим хозяином блестящими глазами, она нежилась в тепле…

Во время одной из прогулок, перед тем, как покинуть город, он закружил ее в переулках и потерялся в шарканье чужих, незнакомых ног. Она металась от двери к двери, пытаясь вспомнить, найти улицу, дом, тот особый запах, что окружал их место. Запах раз приснившегося счастья, такого же сияющего и мимолетного, как взгляд этой женщины, пытающейся его вернуть.

* * *

Ухватив со стола аппетитный кусок мяса, она со всей прыти понеслась прочь, счастливо осязая добычу.

Однако ее видели. Это она поняла по визгливым голосам, доносящимся из кухни:

– Ну вот, опять! Ну сколько можно?! Сил моих нет!

– Выдрать бы ее хорошенько, чтоб неповадно было!

Сердитые шаги приближались. Вжавшись в диван, она раздирала, пыталась проглотить розоватую мякоть, но последний кусок никак не заглатывался. Челюсти предательски двигались, когда дверь комнаты распахнулась:

– Ну сколько тебе можно говорить, чтоб до обеда не хватала! Тебя что, не кормят?!

Никогда эти родители не понимают прелести украденной добычи.

* * *

– Ах ты, кисочка моя сладкая! Соскучилась, чуденько мое носатое? Жратеньки хочешь? – приговаривала Ленка, насыпая полную миску консервов и выкладывая из школьной сумки несъеденный бутерброд с жирным куском колбасы.

Послышалось недовольное чавканье и шлепанье языком по тарелке. Налюбовавшись этим сокровищем, Ленка пошла к себе в комнату.

Вскоре пришла мама:

– Ты моя девочка-лапочка. Ну, на, покушай, солнышко… Сейчас тебе мама вкусненького даст, – и в подарок домашнему божку из сумки выплыла банка консервов какой-то новой улучшенной линии «Нежные кусочки в соусе. Индейка и печень».

Отец пришел поздно, когда Ленка с мамой уже поужинали и легли спать. Он налил себе борща, достал из тарелки жирную кость:

– На, красавица моя! Никто тебя без папы и не покормит. Давай-давай, прелесть, жуй!

Жирнючий мопсина невероятных размеров с трудом поднял огромное пузо на своих коротеньких лапках и, вздохнув со вселенской грустью, снова принялся за еду.

* * *

Ты обнимаешь меня, и я чувствую, как дрожат твои руки. Не уходи. Мне страшно. Я вижу, как ты пойдешь по коридору, чуть касаясь стены для равновесия, как ты вернешься в палату, шаркая синими тапочками, как равнодушно глянет на тебя медсестра – вот, еще один пришел умирать…

Не уходи. Мы еще вместе. Здесь, у ворот больницы. Посмотри, какая красивая теплая осень. Ветер перебирает опавшие листья и легкие редкие волосы на твоей голове. Не уходи.

Индонезия

Жухлые листья чуть раскачиваются под тонкими, почти неуловимыми пальцами ветра, пробегающими – как пианист по клавишам – по древним ветвям. Тихо в старом дворике полузабытого индонезийского дворца. По облупленной стене пробирается муха в надежде убежать от двигающегося палящего луча. Но лететь ей лень.

Жарко.

Ветер замолкает – и становится так тихо, что слышно, как шуршит штукатурка под мушиными лапками. Над квадратиком двора – небо цвета аквамарина, и на нем – до отчаянья одинокий клочок белого облачка.

И вдруг в этой застывшей тишине появляется голос. Низкий ритмичный звук. Он наполняет собой маленький дворик, он кружится вокруг старинного ствола, отталкивается от стен, обволакивает каждый лист. Старый служитель раскрыл пожелтевшую книгу и протяжным речитативом читает стихи. Звучит Рамаяна. Старик один. Он читает себе, древнему древу, мухе, клочку облака и растворенному во всем этом Вишне ли, Будде ли, другому ли какому идолу.

Щуплая фигурка сидит на облезлой зеленой скамье. Дворец давно обветшал, обветшали и служитель, и книга. Только слова кружатся с неугомонной силой, забыв, что они древнее и дворца, и дерева, и старика. Они непонятны мне, случайному прохожему, застывшему за колонной. Но ритм их проникает в кровь и единит меня со старым двориком, аквамариновым небом и незримым духом – тем самым, что нашептал какому-то поэту эти заветные слова много сотен лет тому назад.

На пляже

– Девушка, который час?

Да, она хороша. Она это знала и привыкла к постоянным приставаниям, но на этот раз ухажер появился уж слишком внезапно, пока купальщица, прикрыв глаза, покачивалась на мягких волнах. От неожиданности она испугалась, а потом рассердилась:

– Вы что, с ума все посходили! Хоть в воде можно меня в покое оставить?!

Он пожал плечами:

– А где же еще знакомиться?

В общем-то он прав. Курорт, пляж… Он по-своему оригинален, и глупо было так сразу грубить. К тому же, такие чистые зеленые глаза не каждый день увидишь. Она кокетливо улыбнулась:

– Но я же могла утонуть от испуга!

– Утонуть? – он, казалось, не понимал.

– Вот ушла бы под воду, – вздох, взгляд искоса на кавалера, – кто бы меня стал спасать? Так бы меня здесь больше и не увидели.

– А что ж в этом плохого?

Уж такого она простить никак не могла:

– Хам! Ну и плывите своей дорогой!

Он опять пожал плечами и нырнул. Серебристо-зеленоватый хвост изобразил что-то типа прощального взмаха.

Визжавшей помогли выбраться из моря и принесли воды.