Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2008

Кирилл Ковальджи

Моя мозаика

Венки от трех столиц

Москва прощалась с Эмилем Лотяну… Но не только Москва.

Траурные венки трех государств выстроились у задней стены на сцене Дома кино. На лентах золотились надписи от множества московских организаций, от посольства Румынии, от посольства Молдавии. Эмиль Лотяну органически соединял в себе романскую и славянскую ипостаси человеческой культуры. Благодаря его горячему, щедрому, романтическому таланту миллионы кинозрителей испытали очарование русской балерины Анны Павловой, гения румынского языка Михая Эминеску, героев Чехова и Горького, бродячих музыкантов цыганского племени.

Эмиль Лотяну и актриса Светлана Тома

Эмиль был поэтом. Он был автором нескольких сборников стихотворений, когда шагнул в мир кинематографа. И стал поэтом экрана, поклонником и творцом красоты, певцом неумной страсти, высоты человеческого духа, героики. Он был, пожалуй, последним крупным романтиком двадцатого века. Редким, столь редким в наши дни – хоть заноси в Красную книгу. Беречь бы таких и холить…

Обидно и больно, что в последние годы Эмиль Лотяну, полный творческой энергии, не имел возможности ставить картины. И только недавно привалили какие-то деньги, замаячило осуществление давних планов, но было поздно. Силы были подорваны. Он умел бороться за правду, за свои принципы, за своих друзей, но не умел жить по волчьи законам дикого рынка, не был приспособлен к борьбе без правил. За его жизнелюбием, солнечным темпераментом, творческой одержимостью вырисовывалась одинокая тень Дон Кихота. Порой я ловил в его жарких южных глазах недоумение: неужели есть люди, смирившиеся с вялой серой жизнью?

Как бы не колебалась стрелка его сердца, она всегда указывала на полюс прекрасного в искусстве. Эта вера была его путеводной звездой. Он всю жизнь работал на износ – вдохновенно и требовательно. Ни себе, ни другим спуску не давал. Он был настоящий трудоголик. Это его спасло от многих соблазнов – он в молодости (а я его помню с девятнадцати лет!) был красавцем, этаким римским кудрявым юношей, сердцеедом и баловнем судьбы. Казалось, он заиграется, упоенный собой, как Нарцисс, блеснет бенгальским огнем и – иди, свищи. А в нем была спасительная взыскательность, целеустремленность, глубина. Он стал ярким, самобытным режиссером. Его фильмы принесут радость и следующим поколениям. Зрители, уставшие от киношной чернухи и порнухи, будут с восторженной завистью встречать его пламенных героев.

Навсегда сохраню память о моем старом друге, стихи которого я стал переводить чуть ли в середине прошлого века. Потому, прощаясь с ним, у его гроба я прочитал перевод одного из лучших его стихотворений (смерть поэта придала им горькое, горестное звучание):

Свеча Моисея Лемстера

Моисей Лемстер. 2007 год

Их уже нет в Кишиневе. Моисей Лемстер, поэт, пишущий на идиш, живет теперь в Израиле, а мой друг Рудольф Ольшевский, прекрасно переведший его книжку «Еврейский дождь» на русский язык, уехал в США, где накануне своего 60-летия скоропостижно скончался…

Печальные воспоминания… А стихи живут и радуют...

Моисей учился в Москве, в том же Литературном институте, который окончил когда-то (гораздо раньше!) я. И, познакомившись с ним в Кишиневе до того, как узнал его стихи, я уже проникся к нему симпатией и доверием. Поэта угадываешь, как говорится, с порога.

Книга похожа на своего создателя, более того – она освещает его облик и душу. Моисей Лемстер потому и является настоящим поэтом, что выходит за пределы своей основной темы, «взлетает» над ней. Выходит, не выходя. Об этом он сам написал так, что лучше не скажешь:

Рудольф Ольшевский. Портрет работы Инны Данилевич

В лирике личностной и философской он принадлежит не только «местечку», а поэзии как таковой, не признающей границ в пространстве и времени. Мне ведь интересен Петрарка не потому, что он итальянец, а потому, что он умеет любить и заразить меня искусством. Потому, что он всечеловек. Как и все мы от Адама. И опять же об этом Лемстер написал так, что лучше просто за ним повторить:

Истоки поэзии там, где понимание и сострадание. Это то открытое и благословенное состояние души, которое позволяет старой еврейской маме, волнуясь, произносить стихи Есенина и сокрушаться:

Истоки поэзии там, где земля вспоминает свое небесное происхождение, а душа вспоминает Бога. Хорошо об этом написал Моисей Лемстер (и, не уступая ему, перевел Ольшевский) в стихотворении «Поминальная свеча»:

Трагическая память и светлая надежда.

Сказано: вместо того, чтобы проклинать мрак, затепли хоть одну свечу!

В руке Моисея Лемстера бьется огонек живой свечи. Я вижу эту свечу, не забываю…

Жил-был поэт Сергей Смирнов…

Не так давно, перелистывая «Истоки» (№17 за 2005), я наткнулся на воспоминания дочери поэта Сергея Васильевича Смирнова. Когда б не стихотворные цитаты, ни за что не узнал бы его – таким высветленным и благостным он предстает со страниц альманаха. Конечно, можно дочку понять. С болью пишет, как трудно он умирал, трогательно – о его последней встрече со священником и об отпевании (а какой был атеист-коммунист!). Дед его был, оказывается, латыш.

Я, конечно, хорошо его помню. Его сборник «Откровенный разговор (1951) был для меня открытием. Я увлекся его стихами – живыми, светлыми, выгодно отличавшимися от потока тогдашних пафосных виршей своим мягким юмором, живыми деталями (вроде «А на крыле автомашины / Сушила крылья стрекоза») и доверительной простотой. Глоток свежего воздуха. С тех пор запомнилось:

Сергей Смирнов. Портрет работы И. Григорьева

Потом познакомился и с самим автором. Горбатенький, почти всегда пьяный. Встает перед глазами картина: в Переделкине в забегаловке «У Никишки» он в непотребном виде ползает на четвереньках за какой-то собачкой, ласкательно подзывая ее матерными словами. Еще вижу: писательская делегация, кажется, в Чувашии. Едем часами в автобусе, устали до смерти, вдруг Сергей Васильевич запел:

С годами он стал писать все хуже (я, честно говоря, перестал читать, потерял к нему интерес), ворвались в поэзию шестидесятники, оттеснили его скромный дар, он озлобился, подался к мракобесам и заслужил эпиграмму, которая его пережила: