"Информпространство", № 186-2014 Альманах-газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" Copyright © 2014

Александр Овчинников

Коныши

К вечеру распогодилось, грозы можно было уже не бояться, и Мишка с дедом повели конышей на дальний выпас – там и трава гуще и свежее, и ухабов меньше, и мошкара, как будто, не так пристает. Одно слово – дальний выпас.

Сегодня дед шел впереди на несколько шагов, шел неторопливо, лениво похлопывая хлыстом по голенищу сапога и изредка покрикивая на конышей.

Когда дед оборачивался, Мишка замечал лукавую улыбку в глазах деда, будто тот приготовил Мишке какой-то сюрприз. А может, как это часто бывало, дед вспомнил шутливую историю из своей молодости и ждал подходящего момента, чтобы рассказать ее Мишке.

Вечер был ясный, прозрачный. На западной стороне, за нижним пастбищем у линии горизонта, виднелся город. Над ним висело неясное, едва заметное марево, а если прислушаться, казалось, что ветер доносит мерный городской гул.

Мишка стал вглядываться – любил он в такие ясные дни проверить себя на зоркость: удастся рассмотреть ему город или нет. Сегодня Мишке казалось, что видит он не только очертания высоченных городских домов, но даже свет, который зажигается в окнах.

Дед поймал взгляд Мишки и, едва заметно вздохнув, произнес:

– Что, Мишка, про город мечтаешь?

Мишка насупился.

– Не, деда, на что мне этот город сдался?

– Эх, Мишук, это ты пока малой так говоришь. А подрастешь – сбежишь в город, поминай как звали.

Дед смотрел на Мишку с улыбкой, но морщинки вокруг глаз деда изогнулись как-то печально, будто слеза подкатила.

Мишка неспешно шел между конышей и размышлял о словах деда. Видно, чего-то он еще не понимает по малости лет, не знает чего-то. Может и вправду, есть в этом городе что-то такое, чего он пока понять не может. А вырастет Мишка и поманит его это «что-то» так, что не в силах он будет удержаться, уедет из деревни и станет совсем другим, городским.

Мишка вспомнил, как они два года назад ездили в город с мамой, теткой и дядей Виталиком. У Миши в голове эта поездка со всеми подробностями сохранилась, как будто это вчера было.

Вспомнил, как сошел с поезда на перрон и в первый раз городского мальчика увидел. Тот был того же возраста, что и Мишка, роста почти такого же, да и внешне они вроде похожи были, как Мишке показалось.

Миша, как это в деревне водится, шагнул городскому мальчику навстречу, посмотрел открыто, протянул руку и сказал: «Здоров!», но городской мальчик, вместо того чтобы ответить, глянул как-то зло, неприветливо и потянулся к родителям, косясь на Мишу.

Мишка тогда удивился очень. Если бы у них в деревне новенький появился, все по-другому было бы. Все пацаны пришли бы знакомиться, спрашивали бы: кто такой, откуда приехал, кто родители. Мишка бы новенькому все про себя рассказал, про жизнь свою, про деревню, про любимые игры, может, даже про батю, который героически погиб при пожаре на Турганском заводе. Повели бы новенького по деревне, показали бы где кто живет, объяснили бы, что тут у нас как устроено, как заведено. Сводили бы к сельпо, к клубу, к заброшенному дому Мотыгиных, на овраг. Показали бы ему речку Тихую, где у нее брод, где затон, где лучше карасей ловить. Ну и, конечно, конышевы пастбища, как без этого.

Но оказалось, в городе все по-другому принято, и через минуту Мишка понял почему. Когда он с родней вышел на вокзальную площадь, то увидел, что таких городских мальчиков здесь сто тысяч, а может даже миллион, и никто в этой толпе не разберет, кто из них в городе новенький, а кто коренной.

А если новенькому город показывать, то и недели не хватит: столько домов, улиц, мест всяких.

Но ту первую встречу с городским мальчиком Миша на всю жизнь запомнил.

Мишку удивило, что никто в городе на него внимания не обращает. В деревне, пройдешь по улице, каждый тебе что-то скажет, кто по плечу похлопает, кто пошутит над тобой беззлобно, иногда угостят семечками или леденцом. А если кто в гости заходит – на колени сажают (этого, правда, Мишка не любил), говорят с тобой, спросят обо всем, мамке и деду скажут: «Ваш то, бойцом растет!» А в городе нет такого – никто на него не смотрит, не говорит с ним, как будто Мишка невидимый.

Поначалу эта «невидимость» Мишку расстроила, но потом даже стала ему нравиться: Мишка внимательно смотрел и слушал – изучал повадки городских жителей, пока те его не замечали. Он как разведчик, примечал какими делами городские занимаются, как ведут себя, о чем и как говорят.

А говорили городские не так как деревенские, как-то по-другому, по-своему. Вроде язык наш, а вроде и нет, как будто иностранцы на русском говорят.

И не только говор другой и слова незнакомые: то, как городские друг с другом разговаривали – странно было.

В деревне как разговаривают: становятся мужики в круг, чтобы всем друг друга видеть, один говорит не спеша, спокойно так, вдумчиво, другие его слушают, смотрят на него внимательно, кивают, дескать «услышали тебя». Когда тот закончит говорить, согласятся, поспорят или свое что-то добавят. И слова все такие увесистые, важные, со значением, а не просто так. И говорят о вещах важных, которые для всех значение имеют. Про морозы зимние, про то, как дом чинить, про то, отчего коныш мрет.

А у городских по-другому.

В городе дядя Виталик встречался с двумя городскими мужиками – «по делу» – мама сказала.

Встретились в центре города в кафе. Дядя Виталик с городскими мужиками за одним столом сидели, а Миша с мамой и теткой за другим, чтобы не мешать.

Мишка всего разговора не слышал – далековато сидели, но все равно заметил, что городские совсем не так говорят, как дядя Виталик и вообще деревенские.

Городские, когда слушают, не всегда на лицо смотрят. Могут, вообще, так на секунду зыркнуть, а потом по сторонам смотреть. Не кивают одобряюще, не поддакивают, будто и не слышат вовсе. Могут отвернуться даже, как будто им все равно. Могут не дослушать, про свое начать говорить. И говорят так спешно, суетливо, как будто на пожар торопятся. Слова у них какие-то, как ненастоящие. Слов много, но вроде как все одинаковые – не поймешь, какие слова важные, какие не особо.

Мишка, когда увидел, как городские с дядей Виталиком разговаривают, даже за него обиделся: он им так все по-мужски рассказывал, со значением, а те, как будто его и всерьез не воспринимали: отворачивались, посмеивались, о чем-то своем городском лопотать начинали. В тот момент Мишка представил, что дядя Виталик, если захочет, может этих двоих городских одним ударом положить. Хотя дядя Виталик не самый сильный в деревне, наоборот, из хилых. Но городские то – явно слабее его были. Шеи у городских мужиков тонкие, хрупкие, пальцы длинные, бабские какие-то или даже, как у девчонок-старшеклассниц. Сами вертлявые, суетливые, все время садятся криво – не могут ровно на стуле сидеть, как будто у них где-то колется.

Короче, так и не понял Мишка – то ли правда городские к дяде Виталику неуважительно отнеслись, а тот спасовал, то ли показалось это Мишке, и у городских это нормальный разговор, но все равно, не понравились Мишке мужики городские, ненастоящие они какие-то.

И вообще, в городе много такого ненастоящего было. В деревне все понятно, что из чего сделано: этот дом – деревянный, машина – железная, сапоги из кожи или из резины, или из войлока, если валенки. Еще пластмассовые вещи есть. (Мишка с детства гордился тем, что понимал, что из чего сделано. Мог сразу отличить – где медь, где свинец, где чугун) А в городе – непонятно что из чего. Машины их городские – то ли жесть крашенная, то ли пластмасса. (Мишка даже потрогал одну, но все равно не понял из чего она) Одежда – смотришь, кажется, что какая-то из пластмассы, какая-то из железа мягкого. Даже кусты, которые на улицах встречались, будто не живые, а из странного какого-то материала.

Еще (это уже когда обратно на вокзал в автобусе ехали) Мишка подумал, что здесь в городе вся земля и трава под асфальтом лежит, городские всегда в ботинках ходят, и не просто в ботинках, а еще и в ботинках по асфальту идут, или даже в ботинках в машине по асфальту едут. А иногда даже в машинах под землей. Но земли самой все равно не видят и ногами по ней никогда не ходят.

Мишка представил себе – какого это – никогда в жизни босыми ногами по земле не ходить, как он обычно все лето ходит, и стало ему так тоскливо, как-то тонко заныло в душе у Мишки, жалко ему себя стало. Но прошла эта тоска быстро, потому что Мишка понял, что он-то к вечеру уже в деревне будет, ботинки скинет и пойдет по двору босиком, хотя и зябко уже вечерами, а городские придут к себе в дома, снимут ботинки и пройти смогут только по паркету, под которым еще бетон и кирпич, а под ним еще соседи снизу, еще несколько этажей и земля где-то совсем внизу под асфальтом спрятана.

И стало Мишке тоскливо уже не за себя, а за городских. А за себя радостно.

Многое в этой поездке в город удивило и испугало Мишку, но ради справедливости он решил вспомнить, что-то хорошее, то что его в городе порадовало.

Сразу вспомнился вечерний город: фонари везде горят, огни разноцветные – красиво, сказочно. Людей много нарядных, смотреть на них приятно, в деревне так только на свадьбу одеваются, да и то – не так. В городе всегда музыка играла, громкая, веселая, под нее сразу танцевать хотелось или хотя бы ногой притоптывать. Еще вспомнил Мишка, какое мороженное в городе вкусное было. В сто раз вкуснее, чем в деревне: сладкое, густое. Вкус у него был такой пронзительный. И вообще в городе все как будто ярче, сочнее, чем в деревне было. Может эта сочность и есть «то самое», что через годы потянет Мишку из деревни, утащит за нижние пастбища, туда, к горизонту, в город?

– Эй, Мишук, что задумался? – прервал дед Мишкины воспоминания,– гляди, коныши разбредаются!

И вправду: коныши постарше побрели в сторону низины, а молодняк и конышата пошли за ними. Мишка бегом догнал старого коныша, который шел первым, строго похлопал его по боку, отворачивая от низины. Старый коныш покорно сменил направление, табун пошел за ним.

Оказавшись в центре табуна, Мишка залюбовался игривым годовалым конышом пегого окраса. Тот был уже развит, как взрослый, но резвился как молодняк: обегал вокруг старых конышей, задирал конышат, даже притирался к самочкам.

– Красавец, – подумал Миша, – годик пройдет – вожаком будет.

Мишка любил конышей. Очень любил. После мамы и деда, больше всего любил конышей.

Коныши красивые: хитин на солнце матовым блеском отливает, если коныш пегий или гнедой – особенно красивый блеск получается. Задние ноги, мускулистые, вся сила в них. Бывает, разрезвится коныш, на задних ногах гарцует, передними и средними в воздухе бьет – залюбуешься! Шеи у конышей длинные, чешуйчатые. Мишка когда малой был, еще не знал, что нельзя коныша против этих чешуек гладить. Деда рядом тогда не было, и Мишка сильно порезал руку – неделю рана заживала.

Зато грива у конышей шелковистая, мягкая, гладить одно удовольствие.

И нрав у конышей добрый, любят они людей, привязываются к ним. Подойдет к тебе коныш, голову наклонит и внимательно так, с нежностью в глаза посмотрит. А глаз у коныша большой, с тарелку, весь из маленьких ячеек – как будто в нем сотня стеклянных шариков и в каждом ты сам отражаешься. От этого всегда на душе так радостно становится, спокойно.

Трется коныш о твое плечо головой, фыркает, жвалами ворочает, но никогда не укусит (не было никогда такого, чтобы коныш человека укусил. Дед говорит, что это у них в природе уже, многими поколениями выучено) – это коныш так свою любовь и верность тебе выражает. За это его обязательно наградить нужно, сахарком грубым конышовым или хотя бы веткой сочной.

А еще (Мишка любил рассуждать как взрослый) коныш очень полезный. Хитин коныша идет на отделку домов – крышу им крыть можно, или еще для чего в хозяйстве использовать. Подшкурок – на одежду зимнюю и обувь, сапоги из него замечательные получаются. Из уса конышового веревки делают. Кость коныша – на поделки и игрушки идет и на рукояти для ножей охотничьих. Мясо, понятно, в пищу. Мясо коныша нежное, розовое, нежирное. Молоко конышевье – густое, чуть сладкое, его и так, парным, вкусно пить, и творог из него хорош, и кефир.

И несут коныши часто и помногу: раз в два месяца конышиха по восемь, а то и десять конышат дает. Отложит кладку, полежит на ней в стойле, а уже через три дня смотришь – скорлупа рассыпалась, и маленькие конышата вокруг мамки суетятся. Конышата сразу зрячие и резвые вылупляются, только жвалы у них сначала детские – мягкие и длинные, они ими под чешуйки на животе конышихи за молочком залезают. Потом эти молочные жвала отпадают и на их месте твердые и сильные вырастают.

Пока Миша любовался конышами, тени их стали длинными – солнце пошло к закату.

– Все, привал, – сказал дед, – разводи костерок, Мишутка.

Мишка собрал сухих веток и быстро разжег костер – он гордился тем, что у него это уже получается быстрее, чем у деда.

Огонь костра приятно согревал Мишкины руки. Дед сидел напротив и с довольной улыбкой смотрел на Мишу. Мишке стало очень уютно, и не только костра, но и от того, что он точно знал, что будет дальше (так ведь каждый вечер происходит!) – сейчас дед передохнет минутку и займется ужином, неторопясь рассказывая какую-нибудь историю из прошлых времен.

– Ну давай, Мишук, поймай малого, поужинаем, – сказал дед, протягивая Мишке свой любимый охотничий нож.

У Мишки аж дыхание перехватило – дед всегда сам это делал, а Мишке наказывал, чтобы тот следил внимательно и смог бы когда-нибудь повторить, но Миша думал, что его очередь настанет еще нескоро, через много лет, когда он станет совсем взрослым.

– Видимо сегодня какой-то день особенный... – подумал Мишка и с волнением, взял дедов нож.

Рукоятка ножа когда-то была ровной, но от времени обтесалась и теперь была изогнута точно под дедову ладонь. В руке Миши эта рукоять лежала тоже удобно, хотя его ладонь была чуть ли не вдвое меньше чем у деда.

Прошла пара минут, и Мишка вернулся к костру, неся за шкирку мелкого молочного конышенка. Тот не сопротивлялся, расслабившись в Мишиной руке.

Миша уложил коныша на проплешину в траве у костра и крепко прижал его к земле. Задержав дыхание, Миша мысленно провел надрез по груди коныша. Мишка, как будто объяснял своей руке, что ей придется сейчас делать. Мышцы чуть напрягались, репетируя движение.

Все еще не выдохнув воздух, и без единой мысли в голове Мишка коротким движением сделал разрез и позволил себе расслабиться. Коныш лишь всхлипнул, задергал ножками и жвалами и быстро затих.

Миша запустил руку в разрез на теплом тельце коныша, нащупал упругое маленькое сердечко и резко, крученым движением, как ему показывал дед, дернул на себя...

Утерев кровь с усов тыльной стороной лодони, дед протянул Мишке половинку конышевого сердца: – Давай, Мишук, приятного аппетита!

– Спасибо, деда, – ответил Мишка и надкусил свою половинку.

Рот Миши наполнился кровью, а язык почувствовал пористую и маслянистую мякоть сердца. В это мгновенье, в голове Мишки появилась мысль, ясная и звонкая в своей простоте. Мишка отчетливо понял: хотя и знает обычно дед все наперед, но в этот раз ошибается – когда вырастет Мишка и будет его манить этот город своими огнями, своей сочностью и другими, пока еще неизвестными Мишке, взрослыми радостями, не уедет Мишка в город, а останется здесь, в своей деревне. Будет жить также правильно и складно, как сейчас: ходить тертыми босыми ногами по земле, смотреть, как садится солнце за дальний холм, купаться в речке Тихой, водить конышей на дальний выпас.

– Пусть так будет. Пусть так будет, – повторил Мишка в уме и не заметил, как перешел на шепот.

– Смеркается, идем к дому, Мишук, – позвал дед.

Мишка шел к деревне, погоняя конышей, и, хотя ни разу не обернулся, будто увидел спиной, как солнце совсем село и город укрылся в темноте.

* * *

Об авторе: Александр Валерьевич Овчинников – прозаик.